Если спросишь, где я - [148]

Мой гнев сменился паникой. Я смотрел в коридор, и мой страх рос. Все было так же, как прежде, — в гостиной горел свет, тихо играло радио. Я сделал несколько шагов и прислушался. Я надеялся услышать ритмичное, умиротворяющее постукивание ее вязальных спиц или шорох переворачиваемой страницы — напрасно. Я сделал несколько шагов по направлению к гостиной, и тут — что мне сказать? — вдруг утратил мужество, а может быть, любопытство. Именно в этот миг я услышал, как осторожно повернули дверную ручку; а после этого раздался звук, который ни с чем нельзя спутать, — звук тихо открывшейся и закрывшейся двери.

У меня возникло сильное желание быстро пройти по коридору в гостиную и покончить со всем этим раз и навсегда. Но я не хотел действовать импульсивно и, возможно, дискредитировать себя. Я не импульсивен, так что я решил выждать. Но в доме определенно что-то происходило — творилось что-то необычное, я был в этом уверен, — и, конечно, мой долг состоял в том, чтобы ради своего собственного душевного спокойствия, не говоря уж о предотвращении возможной угрозы благополучию моей жены, предпринять какие-то действия. Но я этого не сделал. Не мог. Момент был подходящий, но я мешкал. И вдруг оказалось, что для решительных поступков уже слишком поздно. Момент пришел и ушел, и его было не вернуть. Вот так же промедлил Дарий в битве при Гранике — он не начал действовать вовремя и упустил свой шанс, а Александр Македонский окружил его со всех сторон и задал ему жесточайшую трепку.

Я вернулся обратно к себе и закрыл дверь. Но сердце у меня колотилось, как бешеное. Я сел в кресло и, дрожа, снова поднял исписанные листы.

Но тут случилась странная вещь. Вместо того чтобы читать письмо подряд, с начала до конца, или хотя бы продолжить чтение с того места, на котором я остановился раньше, я принялся выбирать листы наобум и, поднося их к настольной лампе, выхватывать из текста то одну строчку, то другую. Это позволило мне комбинировать выдвинутые против меня претензии, пока весь обвинительный акт (а это был именно он) не принял совершенно иного характера — более терпимого, ибо вместе с утратой хронологии он лишился и части своей силы.

Но довольно об этом. Таким путем, урывками, переходя от страницы к странице — строчка тут, строчка там, — я прочел следующее, что при иных обстоятельствах могло бы служить чем-то вроде пунктирного резюме:

…погружаясь еще дальше в… мелочь, конечно, однако… вся ванная в тальке, включая стены и плинтусы… в своей скорлупе… не говоря уж о психиатрической клинике… пока наконец… уравновешенный взгляд… могила. Твоя «работа»… Господи! Дай мне вздохнуть… ни разу, ни даже… Об этом больше ни слова! Дети… но главное, что… не говоря уж об одиночестве… Господи ты боже мой! В самом деле! Я имею в виду…

На этом месте я ясно услышал, как закрылась парадная дверь. Уронив исписанные страницы на стол, я поспешил в гостиную. Мне не понадобилось много времени, чтобы убедиться, что жены в доме нет (дом у нас маленький — всего на две спальни, одну из которых мы называем моей комнатой или, в отдельных случаях, моим кабинетом). Но отметим одно важное обстоятельство: по всему дому горел свет.

За окнами белел густой туман, до того плотный, что я едва различал подъездную дорожку. Фонарь на веранде горел, и там же, на веранде, стоял чемодан. Это был чемодан моей жены — тот самый, в котором она привезла сюда свои вещи, когда мы переезжали. Что, в конце концов, происходит? Я открыл дверь. Внезапно — я не знаю, как еще рассказать об этом, и рассказываю, как оно было, — из тумана выступила лошадь, а мгновением позже, когда я, изумленный, смотрел на нее, появилась вторая. Эти лошади паслись у нас во дворе. Рядом с одной из лошадей я увидел свою жену и окликнул ее по имени.

— Выйди сюда, — сказала она. — Посмотри. С ума сойти можно, правда?

Она стояла рядом с этой большой лошадью и похлопывала ее по боку. Она была одета в свой лучший костюм, на ней были туфли на каблуке и шляпка (в последний раз я видел ее в шляпке три года назад, на похоронах ее матери). Потом она шагнула вперед и уткнулась лицом в гриву лошади.

— Откуда ты взялась, подружка? — сказала она. — Откуда ты взялась, прелесть? — И после этого, у меня на глазах, заплакала ей в гриву.

— Ну-ну, — сказал я и стал спускаться по лестнице. Я подошел и тоже похлопал лошадь, а потом коснулся плеча жены. Она отпрянула. Лошадь всхрапнула, на несколько секунд подняла голову, затем снова принялась щипать траву.

— В чем дело? — спросил я у жены. — Ради всего святого, объясни, что случилось!

Она не ответила. Лошадь переместилась на несколько шагов, но продолжала рвать и жевать траву. Вторая лошадь тоже ела траву. Моя жена передвинулась вместе с лошадью, держась за ее гриву. Я положил лошади на шею свою ладонь и почувствовал, как по руке до плеча прошла волна силы. Я содрогнулся. Моя жена по-прежнему плакала. Я чувствовал свою беспомощность, но был, кроме того, еще и испуган.

— Можешь ты сказать мне, что стряслось? — спросил я. — Зачем ты так оделась? А что делает на веранде твой чемодан? Откуда взялись эти лошади? Ради бога, объясни наконец, что здесь происходит!