Если о нас узнают - [3]

– И то и другое, – произносит Энджел. – Там будут павлины.

Джон фыркает, но ухмылка пропадает с его лица, когда Энджел бросает на него взгляд.

– Я все еще могу отозвать твое приглашение, – говорит Энджел.

– Нет, пожалуйста, я просто не могу пропустить павлинов.

Джон поворачивается в сторону Энджела и начинает пятиться назад, сложив перед собой ладони в умоляющем жесте.

– Ты ходишь по очень тонкому льду, Брекстон.

Мы доходим до раздевалки, где ждет наша команда, чтобы помочь нам переодеться. Рядом стоят четыре переносные стойки для одежды, и по мере того, как нам помогают снять сценические костюмы, одежду помечают и развешивают в правильном порядке на вешалки, чтобы сдать в химчистку. Им приходится тщательно отслеживать десятки нарядов: кто, что и когда из нас четверых надел. Они делают эту работу так же легко и просто, как и мы свою, но я совсем не завидую их головной боли.

Как человек, выросший в музыкальном театре, я уже привык снимать костюмы после представления. Разница лишь в том, что во время гастролей мы меняем один образ на другой: мы не можем переодеться в любой момент, когда на нас нацелены объективы камер. Chorus Management определил наши роли еще много лет назад. Когда наши стилисты не перебирают огромное количество сценических образов для шоу, они составляют и покупают для нас повседневные наряды, чтобы мы выглядели подобающим образом, когда представляем группу. А мы всегда это делаем.

По сути, наша одежда и наши образы показывают нашу личность. Только не настоящую.

Зак – кто-то вроде плохого парня: кожа, ботинки, рваные джинсы и столько черного, сколько они могут на него надеть. Энджел – веселый, невинный дурачок, поэтому в его образе много цвета и ярких принтов, и ничего, к его огорчению, слишком облегающего или даже отдаленно сексуального. Джон – харизматичный ловелас, поэтому для него золотое правило образа – при любом случае продемонстрировать все имеющиеся мускулы.

Что касается меня, то я – неприметный парень с красивым лицом, доступный, безопасный и непримечательный. Большая часть моего гардероба заполнена свитерами с вырезом и кашемиром теплых нейтральных оттенков, призванных сделать мой образ мягким и приятным. И, конечно, нет смысла выглядеть безобидно и непримечательно, если ты так себя не ведешь, поэтому мои правила ясны. Никаких упоминаний о моей сексуальности в интервью, никакой демонстрации на сцене, никаких громких заявлений и уж точно никаких публичных отношений. Я – чистый холст, на котором поклонники могут нарисовать личность своей мечты. Запасной вариант для тех, чьи вкусы не были удовлетворены другими тремя участниками группы.

Противоположность тому, кем меня воспитали.

Но как бы скрытны мы ни были, интересно то, что наши самые преданные фанаты часто видят нас насквозь. Те, кто следит и поглощает все, что связано с группой. Я видел, как они описывают наши характеры в Сети. Их видение гораздо ближе к истине: чувствительный, милый Зак или осторожный Джон. Дикий, веселый Энджел или мрачный и саркастичный перфекционист Рубен. Я видел, как они спорят с другими фанатами в интернете, поскольку обе стороны настаивают на том, что знают нас настоящих. Конечно, это не так, потому что они вообще нас не знают, как бы им этого ни хотелось. Но некоторые видят все более отчетливо. Они видят нас и все равно остаются. Они видят нас, и, похоже, мы нравимся им больше, чем кому бы то ни было.

Подумаешь.

Эрин листает свой iPad, пока мы переодеваемся. Она наш надежный якорь посреди всеобщего хаоса.

– Когда будете готовы, я хочу встретиться с вами по поводу следующей недели, – говорит она.

Мы стонем в унисон, и Зак соревнуется со мной, кто громче. Победитель неясен, потому что Эрин заставляет нас замолчать до того, как кто-то из нас наберет максимальную громкость.

– Я знаю, знаю, – говорит она. – Вы все устали…

– Мы похожи на зомби, – поправляет Энджел, прежде чем зубами снять крышку с бутылки с водой.

– Да, Рубен почти потерял сознание, – говорит Зак, и я пинаю его по голени, когда Эрин пристально смотрит на меня.

– Я не упал в обморок, я просто… потерял равновесие.

– Это займет всего несколько минут, – говорит Эрин. – Максимум десять.

Джон отдает свою серую рубашку нашему стилисту Виктору, обнажая широкую, безволосую грудь, которая почти так же хорошо мне знакома, как и собственная. Пока Джон стоит топлес, Энджел встряхивает бутылку, чтобы обрызгать его ледяной водой. Джон задыхается и вскрикивает, подпрыгивая на месте, а Зак гогочет.

– Энджел! Ты придурок, за что?

– Мне просто скучно.

– Ты шутишь?

Все еще посмеиваясь, Зак бросает Джону полотенце для рук, которым тот вытирает смуглую кожу и бормочет себе под нос. Несмотря на то, что Джон, бесспорно, очень красив и стоит всего в нескольких футах от меня, полуголый и мокрый, меня это не особенно отвлекает. Подобный стриптиз – ежедневная рутина для нас, так что, чтобы застать меня врасплох, требуется нечто большее, чем симпатичный парень с идеальным прессом и без рубашки.

Конечно, когда Зак снимает футболку, я понимаю, что смотрю куда угодно, только не на него, как я и поступал на каждом концерте в течение последних нескольких месяцев. Потому что, какое бы неопределенное «большее» ни требовалось, чтобы привлечь мое внимание, у Зака оно есть в избытке, и как бы я ни старался убить в себе это чувство, я не могу его полностью игнорировать. Другими словами, пока мне не удастся подавить ту штуку, которую мой мозг проделывает со мной в последнее время, я должен относиться к Заку без рубашки, как к Горгоне Медузе. Не смотреть под страхом смерти.