«Если нельзя, но очень хочется, то можно». Выпуск №2 - [40]

Когда в уста вливает время яд,

Когда ужасны и дела и речи,

Я буду жить, Тобою не замечен,

Не слушая, что люди говорят.

Всего и надо – верить в чистоту

Мелодии душевного покоя.

Прости, Господь, что мне родней мирское,

Доверенное белому листу.

Я смерть друзей оплачу как потерю,

А не счастливый в кущи переход.

Я пробиваюсь к истине, как крот…

Прости за то, что я в Тебя не верю.

«Моя мама, в девичестве Гержой…»

Моя мама, в девичестве Гержой,

Из Песчанки попавши на Урал,

Не сменила тот говор на чужой,

Идиш свой не покинул пьедестал.

Моя мама, в девичестве Гержой,

Отпускала на улицу меня.

Ехал возчик на двор, тряся вожжой,

На весь город бидонами звеня.

Я ходил по заснеженному льду,

По двору магазина «Гастроном»,

В этом малом озлобленном аду

Пахло мерзлой помойкой и говном.

Среди сверстниц и сверстников моих

Я был чуждым, вот чёрт меня дери,

Хоть плевал через зубы лучше них,

Хоть свистел в пальцы громче раза в три,

Хоть гонял я быстрее колесо,

Хоть стоял на воротах всех прочней,

Да и массу немыслимых высот

Брал намного и легче и точней.

Я не вырос занудой и ханжой,

Хоть ничто не мешало ими быть —

Моя мама, в девичестве Гержой,

Свято чтила свой местечковый быт:

«Не торчи из построенных рядов,

Не носи вещи, словно попугай,

Помни, кто ты, и будь всегда готов

Убежать, если слышно чей-то лай…»

Я кивал и опять спешил во двор,

В гущу морд и паноптикум зверей.

Одногодки мне ставили в укор,

Что я умный, спокойный и еврей.

Чтоб меня не разъело этой ржой,

Я пейзаж навсегда переменил.

…Мою маму, в девичестве Гержой,

На кибуцном погосте схоронил.

«Четыре костюма назад…»

Четыре костюма назад

Я был и кудрявый и стройный,

Являл собой облик достойный

И радовал людям глаза.

Тому уж «КамАЗ» сигарет,

Как я выходил на татами

И вёл смертный бой со скотами

Во цвете мальчишеских лет.

Цистерну портвейна назад

И две очень крепких напитков

Блестел я метлахскою плиткой,

Сиял, как в ночи образа.

Меня не страшил камнепад,

Не бздел я поверхности зыбкой,

Моя чаровала улыбка

Зубов восемнадцать назад.

Чего там скрывать – я сквозь ад

Прошел бы чрез пламени блики

И вышел не без Эвридики

Семь тысяч оргазмов назад.

А нынче сижу, как урод,

Болят и спина, и ключица…

И думаю: «Что же случится

Со мною два вдоха вперёд?»

«На чём ты хочешь написать письмо…»

На чём ты хочешь написать письмо?

Ведь я простой бумаги не приемлю.

Возьми-ка эту вымерзшую землю

И напиши меж строчками домов.

Здесь много места для идей простых,

А ты спокойна и не дышишь тяжко,

Когда коснётся ночи промокашка

Твоих штрихов, кругов и запятых.

Мне остаётся взглядом пробежать

Квадраты крыш, балкон и колоннаду,

И ничего другого мне не надо.

Прими мой сон, железная кровать!

Смотри, как бьёт по векам нервный тик,

И это всё привычно и нормально,

Поскольку ты нема и виртуальна,

Лишь на стене твой остывает лик.

Но вот опять погас в глазах укор,

В коробках спят напёрстки и иголки…

Синеет том стихов моих на полке,

Краснеет небо и белеет двор.

Владимир Волкович

Родился в последний год Великой Отечественной войны, промозглой ноябрьской ночью, посреди города Казани, на татарском кладбище «Тат мазар». В домишке, сколоченном отцом из старых фанерных ящиков, был сильный холод, который запомнился на подсознательном уровне и послужил одной из причин переезда в жаркую страну к тёплому морю. Правда, это случилось только через полвека.

Вырос на Урале, где искал самоцветы, покорял горные вершины, сплавлялся по бурным рекам, встречался с медведями. В Свердловске (Екатеринбурге) окончил Уральский политехнический институт и Уральский государственный университет. Получил две специальности – инженер-строитель и журналист. Работал всю жизнь по первой, а по второй лишь изредка писал. Участвовал в крупнейших стройках России, жил в различных городах и селениях от Забайкалья до Заполярья, от афганской границы до Курской магнитной аномалии. В конце восьмидесятых увлёкся бизнесом и создал крупное предприятие, которым руководил пятнадцать лет. Наблюдал множество чудес и необыкновенных совпадений в своей жизни, к которым самолично приложил руку. Бурное прошлое и настоящее нашего мира, судьбы встреченных на жизненном пути людей отражает в своих произведениях.

Живёт в Израиле.

Библиография:

«Хмель-злодей», роман, «Написано пером» – 2012 г.

«Со смертью наперегонки», повести, рассказы, юморески, мысли и афоризмы, «ЭРА» – 2013 г.

«Судьба на роду начертана», роман, издательство Интернационального Союза писателей – 2014 г.

Произведения малой прозы публиковались в различных бумажных и электронных изданиях, журналах и альманахах.

Деревенский праведник

Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,

Не проси об этом счастье, отравляющем миры,

Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,

Что такое темный ужас начинателя игры!

Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки,

У того исчез навеки безмятежный свет очей,

Духи ада любят слушать эти царственные звуки,

Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.

Николай Гумилёв

Эта история произошла в маленькой белорусской деревне в пятидесяти верстах от Могилёва. Поведала мне её древняя подслеповатая бабуля, что живёт одна в старой покосившейся хате.

Серый рассвет вставал над селом. Солнечные лучи едва процеживались сквозь потемневшую вату кучевых облаков, высвечивая пыльную улицу, насторожённо молчаливые дома. Подул ветер и швырнул в лицо Ефросинье пригоршню сухих листьев. «Наверное, дождь будет, – подумала, взглянув на небо, – да и пора, и так осень задержалась нынче, теплом балует. В прошлом году в это время уже снежком тянула». Ефросинья поправила сбившийся платок, подняла на плечо коромысло и заторопилась к колодцу-журавлю, издалека заметному в конце улицы.