«Если нельзя, но очень хочется, то можно». Выпуск №2 - [42]

– Авраам, – откликнулся тихим голосом.

– Ого, какое имя тебе родители дали, великое имя. А где они теперь, родители?

– Нет их – убили всех, и братика маленького, и сестрёнку. Я один убежал. – Помолчал немного, как бы раздумывая, рассказывать ли всё этой незнакомой женщине. Но, видно, тепло от неё исходило и материнское что-то, ещё не забытое. Решился. – Мы на окраине Могилёва жили, в доме двухэтажном второй этаж занимали. Моя комната в самом дальнем углу, чтобы не мешать никому, я там гаммы разучивал. Выглянул в окно, а по улице полицаи прямо к дому нашему идут. Знал я, что немцы евреев убивают, через наш город много беженцев из Польши проходило. Пока раздумывал, полицаи уж вошли и на второй этаж по лестнице подниматься начали. Больше времени не оставалось, схватил скрипку и в чём был, прямо из окна выпрыгнул. Под окном клумба, цветы, земля мягкая. Упал, вскочил и в лес побежал, он неподалёку от нас. Так и спасся. Потом несколько дней своих высматривал, задами да огородами в город пробирался. Соседа встретил, он с папой дружил. Как меня увидел, испугался, вокруг стал оглядываться, руками замахал: «Беги, беги скорей отседова, убили всех твоих, всю семью»…

Авраам замолк, вздохнул и вытянулся на лавке. Худой, синюшный, с огромными печальными глазами, в которых уже не было слёз.

Ефросинья села рядом и гладила его по голове, по отросшим, всклокоченным, давно не мытым волосам:

– Лежи, родненький, досталось тебе. Я схожу, поесть принесу, а то здесь только молоко. Ты побудь пока в сторожке, тут тебя никто не найдёт. До морозов в ней тепло будет. Никуда не выходи, всё, что нужно тебе, приносить буду. А потом посмотрим.

– Мама, ты куда собралась? – Ромка настороженно смотрел на мать, собирающую в узелок еду: краюху хлеба, шмат сала, огурчики, капусту из погреба, варёную картошку, яйца.

Ефросинья недолго раздумывала – сказать старшему сыну или не сказать. Уж очень серьёзное это дело, понимала, чем может закончиться, коль узнают, что еврея прячет. Но Ромка весь в отца – кремень. Эх, где он теперь, отец, давно уж нет вестей от него…

– Мальчишку, сынок, нашла я в лесу, твоих лет, пожалуй. Голодный, в летней одежде. В сторожку нашу отвела его.

– А что он делал в лесу, мама?

Ефросинья замолчала ненадолго, прежде чем сказать главное. Но раз уж пошла, надо идти до конца.

– Это еврей, Ромочка, от немцев убежал. Отца и мать у него убили, и младших – брата с сестрой.

Смотрела Ефросинья на сына, и удивлялась, и радовалась. Лицо его серьёзным стало, брови нахмурились, меж них складочки вертикальные появились, как у отца, когда тот что-то важное для себя думал. Словно повзрослел сразу.

– Я помогу тебе, мама.

Оставили младших на хозяйстве, что и как делать, пока их дома не будет, рассказали, и отправились к найдёнышу.

Когда были уже недалеко от сторожки, музыку услыхали. Чем ближе подходили, тем музыка громче. Остановились перед входом, не в силах войти. Музыка то вздымалась вверх высоким порогом, то падала в развёрстую пропасть. Скрипка рыдала, божественная мелодия пронзала душу и прорастала в сердце невольными слезами. Но вот смолк последний аккорд, Ефросинья уголком платка промокнула глаза и вошла. За нею Ромка.

Авраам стоял посреди сторожки, в руках его была скрипка, взгляд устремлён вдаль, словно видел он то, что иным людям видеть не дозволено. Быстро подскочила к музыканту Ефросинья и поцеловала его. Он неожиданно улыбнулся, но увидев Ромку, сразу насторожился.

– Не бойся его, Авраам, это сын мой, он тебе во всём помогать будет.

Теперь Роман каждый день с утра к сторожке спешил. Пока он из речки, что поблизости протекала, воду носил, Авраам хозяйством занимался, сена Бурёнке подкладывал, навоз убирал. Вот только доить корову никак не хотел, жаловался Роману:

– Боюсь я её.

– Эх, сразу видно, что городской, к нашей деревенской работе непривыкший.

Потом беседовали они, а о чём, так никто из них и не рассказал.

Осень незаметно перешла в зиму, морозы грянули, снег выпал, тропинки позанёс, на ветвях деревьев шапками лёг. Зима в том, первом году войны, холодная выдалась.

Ромка с матерью отгородили в подполе комнатку маленькую, сделали там лежанку, поставили стол да стул и перевели из сторожки Авраама. Днём находился внизу в подполе, а ночью спал в хате. Зима уже заканчивалась, однако перед концом своим разозлилась и морозами шарахнула. Но в доме тепло было. Мальчишка поправился, повеселел, отогрелся в семье, теперь трудно было поверить, что ещё недавно был как скелет. Только скрипку больше в руки не брал. Так бы и жили, ждали, пока батька с войны возвратится.

Да не дал Господь.

По субботам по всему селу протапливались баньки. Мужиков не осталось в домах, женщины только да дети малые, но издавна принятый обычай – мыться по субботам в бане, соблюдали. Вот и Ефросинья баньку наметила, Ромка воды натаскал, протопил. Сначала младших вымыла, потом сама, ну а в конце Роман с Авраамом. Пирогов напекла, чтобы ребятишки после парной с кваском распробовали. И надо же было такому случиться – Магда в гости нагрянула. А дверь входную на щеколду не закрыла Ефросинья. Подумала: ребятишки в бане моются, авось пронесёт, да и не заскочит никто, редко сейчас соседи друг к другу захаживают.