«Если нельзя, но очень хочется, то можно». Выпуск №2 - [14]

Как случилось, что вместо Давидова Царства

есть у нас обветшавшее царство литовских местечек,

где мы сумрачный сон иудейский наш видим

о берёзах, корнями вцепившихся в землю,

и о лунах, мерцающих над изголовьем…

Есть у нас царство польских тоскливых предместий

(где порой наши сны прерываются воплем),

Есть край скорби и ужаса на Украине —

тот простор, где закланье овец происходит…

И ещё есть на суше, от моря до моря,

много мест, где раскрытые ждут нас могилы.

Есть и мельница – чёрными машет крылами

и касается туч: милосердия просит.

И шатры есть цыганские – ставят евреи

их, кружа по земле, будто солнце по небу.

Только десять останутся, с горлом овечьим, слепые,

но останутся вечно. Детей породят они в страхе,

с тонкой шеей, с глазами, как птицы в тумане,

с кровью сморщенных роз – а ночами трубить будет некто,

звёздный свод сотрясая.

* * *

Если б мог удержать я пылающий Марс на орбите,

чтобы он осветил, сквозь затмение солнца, дороги,

где сидят наши матери возле обочин

и баюкают там своих мёртвых детей на коленях,

своих мёртвых ягнят и птенцов на распутьях Европы.

На востоке, на западе – всюду кошмар под крестами!

Что я сделать могу, собирая в кулак наши слёзы?

У обочин сидеть, молча плакать в тени колоколен

и баюкать ягнят и убитых птенцов на коленях?

Или кладбище выкопать в сердце Европы

для погибших ягнят,

для птенцов моих мёртвых?

* * *

В облаках кто-то водит смычком окровавленной скрипки.

Час молитвы пришёл! Встаньте в угол, молитесь,

мои мать и отец, за меня на закате!

Потому что ваш сын, хоть на нём христианское платье,

он еврей всё равно, он скиталец, бродяга,

на висках его – пейсы;

Если их не увидит никто, это значит – мой профиль

незаметен в тумане.

А ещё здесь, в тумане, звучит мандолина,

но тоска от неё в этот час предвечерний.

Потому что еврей в элегантном костюме

под крестами здесь бродит – один в этом Царстве

на исходе субботнего дня, когда звёзды восходят.

Изумрудно-пьянящая ночь, запах мяты и яблок,

голубой аромат, полнолунье

над лицом материнским, над лесом страданий,

над телами моих мертвецов на деревьях…

В кафедральном соборе висит обнажённый Йешуа,

и блестят серебром неподвижные старые лампы.

* * *

Оберните бурнусом меня и набросьте на плечи мне талес,

ибо вспыхнул угасший Восток и горит в моих венах.

Заберите обратно мой фрак и ботинки из лаковой кожи —

всё, что здесь я купил, чтобы стать европейцем.

Посадите меня на коня и отправьте в пустыню,

Возвратите в пески вместо роскоши ваших бульваров.

Есть в пустыне народ с обожжённою бронзовой кожей.

(Колоколен там нет и крестов, лишь созвездья сияют).

И когда воззовёт кто-то бронзовый голосом зычным

и воскликнет: «Любовь!» – и взойдут полуночные звёзды —

отзовётся вода голубая, разлившись у края пустыни,

отзовётся любовью.

1922–1923

Ярослава Фаворская

Родилась в 1972 г. Педагогическое образование. До 1999 года жила в Риге. Работала журналистом в газете «Бизнес & Балтия», в бизнес-журнале «Карьера». Участвовала в ряде арт-проектов. Первые стихи печатались в газете «Советская молодежь», в Волгоградской областной газете в 1988-89 годах. До 1994 года писала в основном в традиционной манере. После знакомства и дружбы со знаковыми для меня фигурами Алексеем Ивлевым, Олегом Золотовым, открывшим для меня мир авангардного искусства и либрической поэзии, обратилась к верлибрам.

Живу в Израиле, член Союза писателей Израиля. Стихи опубликованы в «Антологии поэзии Израиль 2005», составитель Александр Кобринский, в ряде выпусков «Южного альманаха», в журналах «Знаки ветра». Отрывки из повести напечатаны в «Альтернативной антологии прозы» (составитель Владимира Тарасова). Работала журналистом в газете «Русский израильтянин», печаталась в «Вестях» и «Новостях недели». Финалист международного поэтического конкурса «Дорога к Храму». Участник ряда арт-проектов. Автор книги стихов и короткой прозы «Верлибры Рифмы» (Израиль, 2004).

Сказка

Я родилась – верно, ведунья сглазила, русалки голые на озере ворожили, гномы зелье варили, меня опаивали, соблазняли, в искус вводили, искушение, покушение. Искус искусством, искус Иисусом. А я думала – змей укусил, искусил, запретное яблоко предложил.

Мамушка меня в поле нашла, в подоле домой принесла, а баба с дедом глядят зло, дед на мать замахнулся: «Приблуду, – говорят, – принесла, блудила с кем-то, пропащая, лучше бы ты умерла».

Мама плакала, а я как трава сорная, негожая, сама по себе росла. Глаза бесстыжие тоже видят божий свет. У пруда сидеть подолгу повадилась, глядела в воду – я ли не пригожая, чем я им не мила? Солнышко греет, на яблоньке дикой яблоки тоже сладкие, в овражке ягодки красные, спелые, в шиповнике шмель жужжит. Венок сплела из ромашек и колокольчиков. Запах сена, трава сочная, мягкая, вода глубокая студеная – век бы здесь провела.

Русалки выплыли, сказали:

– Иди, сестричка, твоя кровь холодная, тело гибкое, глаза зеленые, ты нам сестра, там на дне хрустальный дворец, жизнь тихая, неземной покой. Нырнешь – скажем тайну страшную, людям неведомую, будешь её хранить.

Я с сестричками поплавала, а потом сказала:

– А что с вами будет, когда зимою озеро промерзнет до дна? У меня ноги есть, я домой пойду…