Если нам судьба... - [6]

И я внезапно полностью успокоилась. Не потому, что закурила, а потому, что началась работа, та самая, которая давала мне не только очень существенное материальное удовлетворение, но и моральное; которую я любила и умела делать.

Я другими глазами посмотрела на Власова. Как же его подкосила смерть дочери — потемневшее лицо, запавшие глаза, ввалившиеся щеки. Он сильно похудел, его роскошные волосы стали какими-то тусклыми. Хотя, если сравнить его с той фотографией с места аварии, то выглядел он, конечно, гораздо лучше. Может быть, заботами Екатерины Петровны, а может быть, дело в чем-то другом, например, в появившейся надежде, что еще не все потеряно для него в этом мире.

Ладно, возьмемся за письмо. Так. Конверт старого образца, адрес театра написан от руки, обратного адреса нет. Судя по штемпелю, письмо вынули из почтового ящика в Баратове вечером 6-го мая, а московский штамп от 14-го. Все правильно: сначала праздники, потом из-за отсутствия индекса письмо обрабатывали вручную. В конверте лежала фотография, которую я отложила на потом; само же письмо было написано от руки на листе бумаги для принтера.

«Уважаемый Александр Павлович!

Примите мои самые искренние соболезнования в связи с постигшей Вас утратой — трагической гибелью Вашей единственной и горячо любимой дочери. Горе Ваше неизбывно и потеря невосполнима, но, может быть, хотя бы слабым для Вас утешением послужит известие о том, что у Вас есть сыновья.

Мы с Вами встретились 17 января 1974 года, когда я, студентка первого курса Баратовского университета, приехала после зимней сессии погостить к своим московским родственникам. Я возвращалась вечером домой по Садовому кольцу. Вы остановили меня около театра Моссовета и предложили пойти вместе в театр, потому что девушка, которую Вы ждали, не пришла.

Я согласилась и позвонила дяде сказать, что задержусь. В тот вечер играли «Сирано де Бержерака». После спектакля мы немного погуляли по Горького, а потом Вы проводили меня до подъезда дома моего дяди в Воротниковском переулке. У Вас с собой была бутылка шампанского, потому что на тот вечер у Вас и Вашей девушки были какие-то свои планы, и Вы предложили распить ее, чтобы не тащить домой.

Мы поднялись в том же подъезде на самый верхний этаж. Пили шампанское из горлышка, целовались. Там все это и произошло. Когда мы прощались около квартиры моего дяди, Вы сказали: «Если нам судьба, то мы обязательно встретимся». Надеюсь, что по всем этим подробностям Вы меня вспомните.

У меня родились мальчики-близнецы. Сейчас они уже взрослые, и у них свои дети.

На этой фотографии им столько же лет, сколько тогда было Вам. Я посылаю ее для того, чтобы Вы знали — Ваш след на земле остался.

Желаю Вам прежде всего мужества, ведь, несмотря ни на что, жизнь продолжается, а также всего самого доброго, светлого и радостного. Будьте счастливы».

Ни подписи, ни телефона, ни адреса. Я отложила письмо и взяла фотографию. Снимок был черно-белый, любительский, невысокого качества, сделан, видимо, на пляже. На фоне каких-то кустов на песке сидели три парня: похожие на Власова близнецы, на правой щеке одного была крупная черная родинка (если это только не дефект пленки), и несколько в стороне, боком к снимавшему, третий, чуть постарше. То ли он был с ними, то ли нет.

— Это правда, Александр Павлович?

— От первого до последнего слова. Самое ужасное то, что я не помню ни ее имени, ни дома, ни номера квартиры, около которой мы тогда простились. Поэтому искать в Москве совершенно бесполезно — ведь прошло столько лет. А что вы скажете о мальчиках? Я нашел свои старые фотографии и сравнил — просто одно лицо.

— Александр Павлович, постарайтесь вспомнить хоть что-нибудь об этой девушке. Может быть, она вам что-то рассказывала о себе, на каком факультете училась, на какой улице жила…

— Елена Васильевна, можно, я буду называть вас Лена, вы ведь мне в дочки годитесь. — При этих словах его голос дрогнул. Душевная рана еще не затянулась и кровоточила при малейшем прикосновении, — Вы думаете, я не пытался?.. Она, конечно, что-то рассказывала, но я в то время был настолько упоен собой, настолько горд тем, что учусь в театральном, что слышал только себя. Вы знаете, только придя домой я обнаружил, что был у нее первым.

— Ну, знаете… — изумленно протянула я. — Тому, что молоденькая провинциалочка поступила вот так, есть, на мой взгляд, только одно объяснение — как ни пошло это звучит, но это любовь с первого взгляда, чему я, в общем-то, не очень удивляюсь — я ведь помню вас в ваших первых фильмах. Театр — еще туда-сюда…Погуляли, выпили шампанского, тоже понять можно… Но отдаться впервые в жизни на лестничной площадке практически незнакомому человеку?! На это можно решиться только по любви! Ведь если бы она сделала это от легкомыслия, то не стала бы сохранять беременность. А то, что она, узнав о вашей трагедии, послала фотографию, говорит, я думаю, о том, что чувство это не угасло… — размышляла я вслух, а потом решительно сказала: — Вот что, Александр Павлович, мне нужно задать вам несколько вопросов довольно деликатного свойства, вы разрешите?