Если нам судьба... - [17]

— В Михайловке. Я еще удивился, как он туда попал. Там же только детки всяких шишек сидят, чуть ли не по московской разнарядке. А Матвею, при его происхождении, светил Грибниковский беспредел. Да, вот еще, я на всякий случай адрес выписал, где Матвей до отсидки жил, может быть, там что-нибудь нароешь.

— Спасибо, — я взяла листок с адресом. Ну и ну! Это же Воронья слободка, место в Баратове широко известное и печально знаменитое.

— Ладно, Ленка, если чего надо, звони. Ну, пока, не грусти, подруга. Как ты любишь говорить, отбодаемся. — И, подмигнув мне, Николай вылез из машины и пошел на работу.

А я, сказав, как обычно, «Целую, Муся!», решила не откладывать дело в долгий ящик и поехала в Михайловку, благо, это всего в семидесяти километрах от города.

В отличие от колонии для малолетних в поселке Грибники, по которому она и получила свое название и где царил настоящий беспредел, Михайловская всегда считалась образцово-показательной. Сюда привозили проверяющих из Москвы и иностранные делегации, которые в последние годы почему-то сильно полюбили наш город, и попасть в нее действительно могли только избранные. Тут не только были нормальные бытовые условия и хорошо кормили, но и работали знающие учителя, врачи и воспитатели, которые действительно занимались с ребятами. А самое главное, здесь не было того ада, что в других «малолетках». Драки, конечно, были, но вот ужасные издевательства старших над младшими не допускались.

В администрации колонии я стала искать зама по воспитательной, но его не было — вызвали в управление, тогда я пошла к начальнику. К моему величайшему удивлению им оказался Мишка Козин, с которым мы когда-то учились в юридическом. После неизбежных в таких случаях воплей «Сколько лет, сколько зим!» и «Ты совершенно не изменилась!» я перешла к делу:

— Миша, помоги по старой памяти. Я тут одних ребят ищу, дело мутное и муторное, но, сам знаешь, «не потопаешь, не полопаешь». Думается мне, что могли они в твоей колонии побывать, где-то в 88-м году. Может, дашь порыться в документах? А я тебе большое спасибо скажу.

— Елена, свет Васильевна, я краем уха слыхал, что ты частным сыском балуешься. Дело, конечно, хлопотное, но денежное, не то что у нас, людей служивых, на государевой службе состоящих. А «спасибо», извини, не шуршит и не булькает.

Мишка с годами совершенно не изменился, он еще в институте всегда просчитывал, а что он получит, если соизволит оторвать свою задницу от стула.

Желая подразнить его, я сказала:

— А ты как хочешь, чтобы шуршало или чтобы булькало?

— Лучше, чтобы шуршало, тогда и бульканье, при желании, послушать можно.

— Значит, будет шуршать. Миша, сколько?

Названная Мишкой сумма меня не разоряла, и, передав ему «барашка в бумажке», я спросила:

— Ну, где у тебя канцелярия?

— А зачем тебе канцелярия, руки пачкать, в бумажках рыться? — удивился Мишка. — У меня один воспитатель есть, так он всех, кто здесь когда-то побывал, можно сказать, с самого основания колонии и в лицо, и по именам помнит, кто чем отличался, кто чем занимался. Сейчас я его приглашу, и беседуйте на здоровье.

Козин вызвал по внутренней связи какого-то Петра Афанасьевича и, когда тот пришел, попросил помочь мне в поисках. Я попрощалась с Козиным и пошла за капитаном Дониным, как он представился, войдя в Мишкин кабинет.

В небольшой чистенькой комнате, никак не похожей на казенное помещение, Петр Афанасьевич, сущий солдафон на вид, пригласил меня садиться и, устроившись сам, спросил:

— Кого ищете?

Я достала фотографию и показала на близнецов:

— Вот этих ребят, они 74-го года рождения. Кажется мне, что могли они у вас поквартировать году так в 88-м.

Донин неторопливо надел очки и стал внимательно рассматривать снимок, потом также неторопливо их снял, сложил, убрал в карман, вернул мне фотографию и, наконец, сказал:

— Неправильно вам кажется, их у нас никогда не было. А позвольте вопрос, почему вы их ищете?

Ох, не стал бы он спрашивать из праздного любопытства, не тот он человек. Значит, знает что-то, но скажет только, если сочтет нужным. Ну что ж, немного приоткроем тайну, врать ему ни в коем случае нельзя. Мужик он, судя по всему, битый, сразу же это поймет, и пиши пропало.

— Я ищу этих теперь уже взрослых мужчин по просьбе их отца. Он их никогда не видел и даже не знает, как их зовут. Фотографию он получил по почте, на конверте был штамп нашего города. А поскольку третьим на фотографии Матвеев, который с 84-го по 88-й был у вас на постое, то я и решила, что они могли познакомиться здесь. Фотография же сделана в 1995 году.

Донин задумался, потом, видимо, что-то для себя решив, сказал:

— Кое-что я вам расскажу, не все, конечно, но ведь и вы всего не говорите. У Паши Матвеева была фотография этих мальчиков, он их братьями называл. Мать их к нему на свидания каждые выходные приезжала. Не положено, конечно, но распоряжение сверху было — разрешить. А после 86-го, как мать Павла умерла, он эту молодую женщину стал мамой называть, точнее мамулей.

— А как звали эту женщину и мальчиков? И, может быть, вы знаете, кто дал такое распоряжение?

— Не помню, — это было сказано таким тоном, что без объяснений стало понятно: знаю, но не скажу.