Если бы ты был здесь - [89]

– Родни, нас и правда всех уволили?

– Ага, – фыркнув, подтверждает он. – Ты бы видела эту кровавую бойню! Как Ева и остальные начальники отделов торговались, чтобы сохранить свои зарплаты. Я никогда не сомневался в том, что для них все мы были лишь расходным материалом. И прошу заметить, квартира в Бруклине стоит недешево. Не у всех есть сексуальные хирурги, готовые платить за аренду.

– Что же я буду делать без работы? – спрашиваю я.

– То же, что и все остальные в Соединенных Штатах. Будешь жить на пособие по безработице, печь банановый хлеб и надеяться, что конгресс соберется с духом и примет программу экономического стимулирования.

– А… что сказали в «Сотбисе»? В смысле, сможем ли мы вернуться на работу… хоть когда-нибудь? Или пора подыскивать себе новую?

– Ни хрена они не сказали, – отвечает Родни. – Только то, что они не властны над обстоятельствами, но по-прежнему преданы сфере продажи произведений искусства и прочее бла-бла-бла. Ты не читала их имейл?

Уверена, что письмо от «Сотбиса» обнаружится среди остальных 2685 не прочитанных мной писем. Интересно, почему именно эта деталь моего сна оказалась правдой?

– На Исабеле были сложности с Интернетом, – автоматически отвечаю я.

– На какой еще Исабеле?

– Родни, – тихо начинаю я, – мне хочется тебе кое-что сказать. Но в это будет трудно поверить.

– Насколько трудно? По шкале от велосипедных шорт и блейзеров во время Недели высокой моды до мясного платья Леди Гаги?

– Просто выслушай меня, – прошу я и рассказываю ему о своей второй жизни: о прибытии на Исабелу и закрытии отеля, о наносящей себе порезы Беатрис и ее задумчивом отце. О смерти моей матери. О страстной глупости, которую совершили мы в ту ночь с Габриэлем. Волны смыкаются над моей головой.

Наконец я заканчиваю свой рассказ. Родни не произносит ни звука.

– Ну? – не выдерживаю я.

– Я не знаю, что сказать, Ди.

Я закатываю глаза:

– Родни, я слышала, как ты всерьез описывал все достоинства и недостатки рюкзака с единорогом на спине пятилетнего ребенка. Тебе есть что сказать. Тебе всегда есть что сказать.

– Мм… Это напомнило мне кое о чем… Да, точно. Помнишь того парня, что спит возле магазина «Сефора» на Восемьдесят шестой? Такой, в радужном комбинезоне? Он еще вечно проповедует конец света?

На моих щеках вспыхивает румянец.

– Ты мудак, Родни! – огрызаюсь я. – Я ничего не придумала.

– Знаю, – отвечает он. – Потому что галапагосский остров Исабела действительно закрылся на две недели именно пятнадцатого марта.

– Что?! – ахаю я. – Откуда ты это знаешь?

– Загуглил, – издевательским тоном отвечает Родни.

– Пятнадцатого я приехала туда на пароме. Точнее, мне приснилось, что я туда приехала. Впрочем, не важно.

– Ну… если в тот день у тебя была высокая температура и ты лежала в больнице, вряд ли ты могла просто нагуглить такую информацию.

– Может быть, кто-то упомянул об этом по телевизору в палате…

– Или, – с нажимом говорит Родни, – ничего этого не было.

При этих словах на моих глазах вновь выступают слезы. Я и не осознавала, как сильно нуждаюсь в том, чтобы хоть кто-то мне поверил.

– Послушай, куколка, слишком многие из моих родственников увлекаются оккультизмом, поэтому я выдам тебе кредит доверия. Вдруг ты просто провалилась в какое-нибудь дерьмо четвертого измерения?

– Звучит еще более безумно, – бормочу я.

– Безумнее, чем заниматься воображаемым сексом с воображаемым другом?

– Заткнись! – шиплю я, хотя никто, кроме меня, его не слышит.

– Итак, вопрос на миллион долларов: ты рассказала Финну о своей, скажем так, внеклассной экскурсии?

– Он считает, что мои сны спровоцированы ковидом, успокоительным и ИВЛ.

– Если это было реальным… – Ронди замолкает и после паузы продолжает: – пусть и для тебя одной, ему стоит знать.

Я потираю тыльной стороной ладони переносицу, в которой внезапно вспыхивает тупая боль.

– Да мы и не видимся совсем. Он работает почти круглосуточно, а ко мне не пускают посетителей. Я чувствую себя прокаженной. Я едва стою на ногах. Я так давно не принимала душ, что уже даже не помню, когда делала это в последний раз. И, судя по моему опыту натягивания на себя одежды, о бюстгальтерах мне придется забыть. Я так устаю от терапии, что мой разум начинает ходить по кругу, и я не могу вспомнить, что реально, а что нет. И тогда я впадаю в панику. – Я судорожно выдыхаю. – Мне нужно отвлечься.

– Девочка моя, – отвечает Родни, – у меня для тебя есть два слова: «Король тигров».

Второй день в реабилитационном центре.

1. Я наконец успешно справляюсь с задачей надеть носки и ботинки.

2. Си-эн-эн сообщает, что восемьдесят процентов людей на ИВЛ скончались, не приходя в сознание.

Я активно борюсь со своим телом. Мой разум четко сфокусирован на таких вещах, как подъем и равновесие. Однако мои мышцы не говорят на этом языке. Как и любой другой диссонанс, это страшно утомляет. Единственный плюс в столь напряженной работе днем – отсутствие сил сопротивляться сонливости ночью. Она накрывает меня с головой, а дикая усталость не позволяет мне видеть сны.

Конечно, быть может, причина, по которой я засыпаю здесь в мгновение ока, в отличие от отделения реанимации и интенсивной терапии, заключается в Мэгги. Каждое утро она появляется в моей палате с новым орудием пытки. Возможно, я по-прежнему не верю в ее двухнедельный прогноз, но верю, что она способна вернуть меня в реальный мир.