Если бы ты был здесь - [106]

– Это то, кем ты мне теперь кажешься, – признается Финн. – Ди, я чертовски рад, что ты оказалась настоящим воином!

Он наклоняется, проводит рукой по моим волосам и целует меня в губы. Отстранившись, я достаю браслет из коробочки, и Финн помогает мне надеть его на руку.

– Тебе нравится? – спрашивает он.

Розовое золото ярко блестит на свету. Браслет – не обручальное кольцо.

Да, мне нравится.

Я поднимаю глаза и вижу, что Финн уже вовсю поглощает торт.

– Иди сюда, – говорит он с набитым ртом, – пока я все не съел.

Я подкармливаю свою закваску. Я смотрю ролики на YouTube о том, как стричь волосы, чтобы подстричь Финна. Периодически я встречаюсь онлайн с доктором ДеСантос. Я звоню Родни по FaceTime, и мы вместе обсуждаем очередное письмо «Сотбиса», в котором говорится о продлении наших неоплачиваемых отпусков до конца лета.

В Соединенных Штатах выявлен миллион случаев заболевания ковидом.

Я перестаю пользоваться тростью. Хотя я устаю от долгого стояния на ногах и страдаю от одышки, преодолев даже один лестничный пролет, проблем с балансом больше нет. Я убираю Кэндис в шкаф, и тут же вспоминаю про коробку из-под обуви с моими старыми рисовальными принадлежностями.

Осторожно вытаскиваю ее и кладу на кровать.

Сняв крышку, я обнаруживаю внутри перекореженные тюбики акриловой краски, затвердевшую палитру и кисти. Мои пальцы касаются прохладных металлических тюбиков, а ногти цепляются за засохшие кусочки краски. Что-то пробивается из меня, как тончайший зеленый побег из семени.

Я очень давно не рисовала, а потому в доме нет ни мольберта, ни грунта, ни холста. Стена – идеальная поверхность для работы, но квартира съемная, и рисовать на ее стенах я не имею права. Наконец я останавливаюсь на комоде. Каким-то чудом мне удается отодвинуть его от стены. Мы купили этот комод в магазине подержанных вещей и загрунтовали его поверхность в надежде когда-нибудь ее покрасить, но времени на это так и не нашлось. Дерево задней стенки комода гладкое, белое и ждет своего часа.

Я сажусь на пол с карандашом в руках и начинаю рисовать грубыми, размашистыми штрихами. Происходящее кажется мне настолько нереальным, что я чувствую себя медиумом, воспарившим над собственным телом и наблюдающим за чьим-то совершенно нетипичным поведением. Внезапно городской шум и периодическое пиликанье моего телефона смолкают, словно кто-то выключил звук. Я выдавливаю радугу цветов на палитру, дотрагиваюсь кончиком кисти до карминовой краски и провожу ею по дереву, как скальпелем. Я испытываю облегчение оттого, что наконец нащупала контакт, а также беспокойство – оттого, что не знаю, куда меня это приведет.

Я не замечаю, как садится солнце, и не слышу, как Финн поворачивает ключ в двери, возвращаясь домой с работы. К этому моменту на задней стенке комода расцвели цветы, появились чьи-то фигурки, разлилось море и раскинулось небо. Мои волосы заляпаны краской, под ногтями грязь, суставы затекли от сидения, а я сама нахожусь в тысячах миль отсюда, и мне требуется время, чтобы вернуться к реальности и понять, что Финн зовет меня.

Я поднимаю на него глаза. Он успел принять душ и теперь, завернувшись в полотенце, стоит передо мной.

– Ты дома, – говорю я.

– А ты рисуешь. – На его губах играет улыбка. – На нашем комоде.

– У меня не было холста, – оправдываюсь я.

– Понятно.

Финн становится за моей спиной, чтобы рассмотреть рисунок. Я тоже пытаюсь посмотреть на свое создание чужими глазами.

Небо – чистый кобальт, пользовавшийся популярностью у язычников. Облака похожи на обрывки мыслей. Они отражаются на неподвижной поверхности лагуны. Фламинго неторопливо перебираются через песчаную отмель или спят, согнув ноги под острым углом. Манцинелловое дерево похоже на сидящую на корточках бабу-ягу из детской сказки. С кончиков ее пальцев капает яд.

Финн присаживается на корточки рядом со мной и нерешительно дотрагивается до рисунка, но акрил сохнет так быстро, что мазки уже ничем не смазать.

– Диана, – наконец говорит Финн, – это… Я и не знал, что ты умеешь рисовать вот так. – Он указывает на две маленькие фигурки, такие крошечные, что их легко не заметить, если рассматривать картину не слишком внимательно. – И где это место находится?

Я не отвечаю. Мне и не нужно этого делать.

– Ох! – вздыхает Финн, поднимаясь, отступает от комода на шаг, затем еще на один, пока не находит в себе силы улыбнуться. – Ты, оказывается, прекрасный художник, – заключает он, пытаясь придать своему голосу легкость. – Что еще ты от меня скрываешь?

Перед тем как лечь спать, Финн возвращает комод на прежнее место, так что нарисованная мной лагуна оказывается повернутой к стенке, спрятанной подальше от глаз. Я не возражаю. Мне нравится осознание того, что у этого предмета мебели теперь появилась тайная сторона, о которой никто не догадывается.

Финн засыпает почти сразу после того, как его голова касается подушки. И немудрено – он вернулся домой после очередной сорокачасовой смены. Он прижимает меня к себе, словно ребенок – мягкую игрушку, некий талисман, который призван защитить от монстров их обоих.

В первую нашу совместную ночь Финн, проведя рукой по моей коже, сказал, что на самом деле человек никогда ни к чему не прикасается, поскольку все состоит из атомов, которые содержат отрицательно заряженные электроны. А одноименные заряды отталкиваются друг от друга. Это означает, что, когда мы ложимся в постель, электроны, составляющие наше тело, отталкивают электроны, составляющие матрас, и в результате мы парим над ним на бесконечно малом расстоянии.