«Если», 2015 № 04 (242) - [55]

Отец говорил, что кайдзю — это «чудовище» на одном из языков Старой Земли, а доктор Ленц поправлял, что не чудовище, а «странный зверь». Но у Ленца нет чудовищ, у него и медузы — странные звери, и Мартин, наверное, тоже странный зверек. На самом деле, конечно, чудища. Мартин видел их туши, покрытые пластинчатой броней. Взрослые называли броню «хитинопластом», из него потом строили торговые павильоны на рынке и еще много чего, даже лодки. Очень легкий и прочный материал. Ленц говорил, что это какое-то волокно, и что оно наполовину неорганическое, и что это тоже странно, ведь таких волокон у животных вроде как быть не должно. А головы кайдзю размером почти с палатку-лабораторию Ленца. На них тоже пластины, костяные выступы, чешуя, рога и гребни, которые не прожечь даже самым сильным лучевикам. Наверное, если бы не Эрих с головами медуз, кайдзю совсем бы истребили людей. Хотя у папы и дяди, и у Ленца тоже, было другое мнение.

Сидя на банке — так называлась скамейка на яхте — и проверяя акваланг, папа говорил: «Мы не знаем, зачем морские чудовища так упорно идут в горы. Да мы вообще о них ничего не знаем. Я помню время, когда они были меньше и не такие ужасные. Что-то вроде огромных морщинистых тюленей, размером чуть покрупней слона (слон и тюлень — звери со Старой Земли, Мартин видел их в три-дэ-чувствилках, как и папа). И не было у них таких рогов и когтей. Они вылезали из моря и ползли в горы через лагеря первых, и первые запросто с ними расправлялись. Даже есть туши пробовали, пока несколько человек не отравилось. А потом пошло-поехало, чем дальше, тем страшнее: жуткие рыла, клюв, клешни, клыки. Совсем невозможные твари. Тогда и пришлось строить Стену».

Поднимая взгляд и глядя прямо на маленького Мартина, отец добавлял: «Вот если бы мы узнали, что там, под водой. Если бы поняли, что им нужно, зачем они поднимаются в горы. Тогда бы все было иначе».

Никто не видел, куда уходят кайдзю, которым все же удалось прорваться сквозь людские поселения. Вроде бы летучие камеры первых засекли, что они снова спускаются в море, — но чешуйчатые горные птицы и жадные чайки быстро расклевали все камеры. Ленц соорудил пару из три-дэ-чувствилок, но к тому времени уже никто не хотел изучать кайдзю, всем надо было только знать время прихода. А для этого оказалось достаточно расставить часовых на дальних рифах и на вершине горы. Все равно кайдзю выныривали неподалеку от берега.

«Понимаешь, Марти, — говорил папа, — все глубинные зонды первых сгинули. Исчезли».

«Их съели кайдзю?» — спрашивал маленький Мартин.

Дядя и папа ухмылялись в густые, выгоревшие на солнце усы.

«Может, кайдзю, — отвечал вместо папы дядя. — А может, и не кайдзю. Вот мы и хотим узнать».

Больше никто не хотел. Все в городе и на террасах жили от прихода и до прихода чудовищ, спеша вырастить и собрать урожай, а папу с дядей считали бездельниками. И Ленца бы тоже считали, если бы он не лечил людей и не изобретал всякие полезные штуки, вроде пороха и аппарата для перегонки спирта. Мартин был уверен, что старейшина Бартен даже обрадовался, когда яхта с папой и дядей сгинула в море. Теперь он мог спокойно ходить к маме, а не прячась, пока отца нет. Мама говорила, что они, может, станут скоро жить втроем — старейшина Бартен, Мартин и она. Жена старейшины, Луиза, погибла два года назад во время прихода кайдзю. Она охраняла Стену, пока ее муж вместе с женщинами и больными прятался в убежище. Мартин тайно ненавидел старейшину за это, и за то, что маме он нравился, и за то, что он сидел за столом на папином месте. Он бы с радостью сбросил Бартена в расщелину с медузами или скормил кайдзю. Ленц, как будто читавший мысли ученика, частенько позволял ему ночевать в палатке. А иногда Мартин, по секрету от всех, поднимался в скалы над городом. Выбирал плоский, нагретый солнцем камень, ложился на него и смотрел в небо, где кружили чешуйчатые хищники. Слушал, как посвистывает ветер. Или поднимал голову и вглядывался в бесконечное синее море. Нет, он не ожидал увидеть там пожелтевший от времени треугольник паруса, и все же… Мать бы выпорола его, если бы узнала об этих вылазках. Ведь там, выше по склону, входы в темные расщелины, провалы, где водятся медузы. Туда поднимаются только охотники. Охотники и он, Мартин.

Другими вечерами, отсиживаясь в палатке Ленца, он перебирал рисунки на старом планше. Ни отец, ни дядя рисовать не умели и камеру из три-дэ-чувствилки тоже с собой отказывались брать. Поэтому Ленц рисовал на планше с их слов. Рисовал пульсирующие под водой багряные, золотые, белые переплетения, узлы и многолучевые гигантские звезды, башни, состоящие из игольчатых наростов, сходящиеся и расходящиеся под странными углами, ветви невероятных подводных деревьев, туннели, уводящие в никуда.

— Ты же понимаешь, Марти, что все это в основном фантазии, — говорил он, почесывая свою «соль с перцем». — Во-первых, цвета. У твоего отца и дяди были слабые фонарики, откуда это буйство красок? Во-вторых, вот это…

Он тыкал пальцем во множество длинных, прямых лучей очередной звезды.

— Тринадцать. А вот тут двадцать семь. Восемь. Четырнадцать. Четное и нечетное число осей симметрии в одном организме? Очень странно, больше похоже на искусственные конструкции… Но кто их построил? Наверняка не кайдзю.