«Если», 2012 № 08 (234) - [3]

— Я голосую за Айка, — сказал Сирил.

Если Сирил знает, как читать, пусть даже чуть-чуть, то это значит, что он может пойти в школу! А вдруг все его битье головой о стену, дикие вопли и многочасовое ледяное молчание — просто притворство, чтобы увильнуть от школы, остаться дома и делать все, что хочется?

— Аделаида! Сирил! — раздался голос матери. — Отец пришел!

Сирил выронил свой бумажный самолет и зашаркал к двери, Эдди шла следом. Маэрлин стояла перед своей дверью.

— Папа вернулся, — пояснила Эдди. — Значит, скоро будем ужинать.

— Пошли, — сказал Сирил (слово вырвалось из его рта внезапно, словно пуля) и зашагал к лестнице, размахивая руками.

* * *

Сирил ел свою запеканку из лапши с тунцом, молча загребая еду ложкой, вместо того чтобы играть с ней или сидеть, глядя в тарелку, пока мать, потеряв терпение, не начнет кормить его сама. За едой Эдди разглядывала отца. С видом еще более усталым, чем обычно, он молча слушал, как мать обсуждает с Маэрлин ее обязанности по дому: квартирантка должна будет помогать ей ухаживать за двойняшками, присматривать за всеми детьми, когда родителей не будет дома, а также принимать участие в уборке.

После ужина мистер Альмстед удалился в свой кабинет, Сирил побрел в гостиную, а Эдди осталась с матерью и Маэрлин. Когда они составили посуду в раковину, близнецы уже снова вопили.

— Надо посмотреть Гэйл и Гэри, — пробормотала миссис Альмстед. — Кажется, им пора переменить пеленки.

— Я с радостью помогу вам, — предложила Маэрлин.

Миссис Альмстед вытерла лоб тыльной стороной руки.

— Хорошо. Аделаида, присмотри за братом.

Эдди прошла в гостиную. Сирил сидел на ковре, уставившись в телевизор. Звук был выключен; по экрану двигались размытые черно-белые изображения. Эдди знала, что он так и будет сидеть, пока не устанет и не захочет спать.

Она поднялась наверх, думая, как было бы хорошо, если бы Лесли Викс уже вернулась из летнего лагеря. Эдди пошла бы к ней в гости, и они смотрели бы телевизор, или Лесли пришла бы к ней, и они сидели бы на веранде и подглядывали за соседями, выходящими прогуляться или тоже сидящими у себя на верандах. Лесли всегда рассказывала про соседей разные истории, большей частью выдуманные. Будто бы старая миссис Меркель может посмотреть на тебя дурным глазом, если тебе вздумается срезать дорогу через ее двор. А молодую блондинку, недавно переехавшую в квартиру на втором этаже в доме мистера и миссис Смит, Лесли подозревала в шпионаже — может быть, из-за ее странного акцента, а может быть, потому что Лесли обожала телешоу «Тройная жизнь». Она была без ума от актера, игравшего секретного агента ФБР; он постоянно общался с жуткими коммунистами, у которых все разговоры шли о том, как они кого-нибудь ликвидируют (Эдди представляла себе, как люди медленно растворяются в луже воды).

Интересно, подумала она, какие истории Лесли могла бы выдумать про Маэрлин Лоэгинс.

Дверь в отцовский кабинет была открыта. Письменный стол и кушетка под окном завалены книгами и бумагами. Она тихонько подошла к порогу и стояла в дверях, пока отец не поднял голову.

— Эдди? Что-то случилось?

Она покачала головой.

— Ну, тогда давай, входи, — он приглашающе помахал сигаретой.

Эдди добрела до стола.

— Долго Маэрлин Лоэгинс собирается у нас пробыть? — спросила она.

— Я просил ее пожить у нас по крайней мере до следующего лета. Если Сирил все же пойдет… — Он запнулся. — После этого мы посмотрим, как все сложится.

Он затушил сигарету в пепельнице, где уже громоздилась куча засыпанных пеплом окурков.

— Тебе ведь нравится Маэрлин?

Эдди кивнула.

— Я ее почти не знаю, но Мори Эберхардт говорил о ней только хорошее, и к тому же она будет огромным подспорьем для мамы. С тех пор как родились близнецы, маме приходится нелегко.

Эдди вспомнила, как это все было, сразу же после Рождества: как мама вдруг куда-то пропала, а потом через какое-то время вернулась уже без своего огромного живота, зато с двумя младенцами. Из Нью-Йорка приехала бабушка Лохманн и оставалась у них до февраля; Эдди знала, что о маме все беспокоятся. После рождения близнецов мама уже была не такой, как прежде; иногда она могла без всякой причины разразиться слезами. Сейчас она металась по всему дому и порой рявкала на Эдди, но по крайней мере больше не плакала. Внезапно отец обхватил ее рукой и притянул к себе на колени.

— Ты хорошая девочка, Эдди, — сказал он, и она удивилась, почему он ей это говорит. — Никогда не жалуешься. Ты ведь будешь помогать Маэрлин, да?

— Конечно.

— Когда я закончу аспирантуру, все будет по-другому. Гораздо лучше. Вот увидишь!

Она уже слышала, как он говорил это маме несколько дней назад вечером. «Все будет гораздо лучше, — сказал он тогда. — И тебе тоже будет легче». Эдди подслушала их, сидя в ванной.

«Но тебе же нравится учить», — возразила мама.

«Слишком мало платят, этого не хватит на четверых детей. Да еще Сирил…» — на мгновение в его голосе зазвучала злость.

«Но ты же всегда говорил, что не будешь работать над созданием оружия», — сказала мать.

«Я понял, что не могу себе позволить такую разборчивость».

Отец отпустил ее, и Эдди соскользнула с его коленей.