«Если», 2012 № 01 (227) - [81]

— Половина побилась в дороге, — объяснила Арабелла.

— Он пошел на этот риск, чтобы организовать нашу встречу, — кивнул Пардо. — Увидел в ваших руках электрод и сразу сообразил, как действовать. Хороший он человек. Плохой не поставил бы под удар собственное счастье.

Арабелла вспомнила, как вагоновожатый в конторе звонил по телефону. Тогда-то он и связался с Пардо. Да, он оказал этому человеку услугу, одновременно сумев позаботиться и о себе.

Пардо прошел к кабинке, ухватился за нее и сдвинул с рельса на трос.

— Готовы?

Брат с сестрой переглянулись и забрались на скамейку.

— Не хочет ли кто-нибудь из вас поработать с зажимным аппаратом? — тон Пардо сделался вдруг неуверенным. — Я буду подсказывать… У меня, знаете ли, фобия: не могу управлять кабиной. Всей дорогой — пожалуйста, а как возьмусь за рычаг, сразу тошнит.

Эндрю и Арабелла, не долго думая, сыграли в камень-ножницы — бумагу. Победил, как обычно, Эндрю. Он и запрыгнул на сиденье вагоновожатого.

— Вот что необходимо запомнить: нормальное положение рычага — до отказа вперед, при этом тяговый канат зажат замком. Твоя задача — плавная сцепка. Так что двигай не спеша…

Что-то щелкнуло, и кабина рванула на полной скорости.

— Ой, простите, — сказал сверху Эндрю.

— Навык придет, а для начала неплохо. — Пардо устроился на скамье, глядя на скользящие под днищем кабины холмы. — Давайте поговорим о том, что вы уже поняли. Как думаете, почему меня посадили в Карцер?

Арабелла не ожидала, что беседа начнется с такого вопроса.

— Так авария же в Клепсидре… По вашей вине фирма лишилась кабины. Ну и еще… Ханну не нравилось, что вы с Дульчи.

Пардо улыбнулся своим мыслям.

— Каким благородным и величественным был бы мир, если бы для него такие вещи что-то значили… Сидел бы я в сырой камере и радовался — поделом вору мука.

— Так дело не в той жестокой шутке? — спросила Арабелла.

— Ну, конечно же, нет. Будь дело только в этом, Ханн разозлился бы на меня, но еще больше он разозлился бы на Гиббона. Просто подвернулся момент, и мой шеф его не упустил. Гиббон так и не узнал, какой страшной мести он избежал исключительно по воле случая. Нет, у Ханна была более серьезная причина от меня избавиться. Ведь я тогда, понимаете ли, был совсем молод. Молод и амбициозен. И привычки, которыми я себе позволил обзавестись, плохо уживались с жалованьем канатного клерка. Вот и принялся шустрить.

— Шустрить? — удивилась Арабелла.

— Ну да. Подворовывать у фирмы. И неплохо навострился. Ханн догадывался, в чей карман утекают денежки, да только прищучить меня ему не удавалось. Когда же я утопил кабину в Клепсидре, у него появился предлог.

Линия обогнула огромный блин отражателя, и впереди трос по всей длине, до самого города, облился закатным солнцем.

— И вот томлюсь я в своем узилище и думаю думу горькую. А за решеткой виднеется станция «Карцерная». Сам к ее строительству руку приложил, когда фирма планировала расширяться на север. Гудит канатка снаружи, как будто издевается надо мной. Да только нет худа без добра: появилось у меня время, чтобы жизнь свою осмыслить да раскаяться. В тюрьме человек здорово меняется, там ему не до новых афер. В тюрьме, если на то пошло, вообще делать нечего: сиди да философствуй.

Вот я и сижу, философствую и однажды ночью слышу: «дзинь-дзинь». Выглянул наружу — Гиббон! Стоит на козырьке и высматривает что-то по ту сторону площади да постукивает болторезом по моей решетке. Неужто, думаю, совесть в человеке заговорила и затеял он меня вызволить, оправдавшись тем самым за подлое издевательство? Скажу, забегая вперед, что в этом своем раскаянии ухитрился он убедить малютку Дульчи. Не понравилось ей, что меня осудили несправедливо, а Гиббон про то прознал, ну и про ее нелады с папашей. Ей бы любимым делом заниматься, устройства всякие конструировать, управление дорожной сетью совершенствовать, а Ханну это по боку. Только и ждал от дочки, чтобы на балах в грязь лицом не ударяла.

— Так что же в этом плохого? — не поняла Арабелла. — Даже изобретательнице, если она молода, охота на балу покрасоваться.

— Уж она красовалась! — разулыбался, припоминая, Пардо. — Но при этом и времени не теряла. Устроила так, чтобы в ночь, когда Гиббону предстояло обтяпать дельце, сама она оказалась по другую сторону площади и смогла за ним присмотреть. Слишком самонадеянной была, недооценила Гиббона. А он похитрее. Похитрее нас обоих. На вид псих психом, но выгоду свою знал четко.

Ну так вот, Дульчи наблюдала, а Гиббон целый спектакль устроил, будто с невероятным трудом проламывается ко мне через решетку. Я сразу все понял. Вот сейчас возникнет проблема, якобы непредвиденная, и Гиббон вроде бы для ее решения ненадолго спустится к станции, где Дульчи его не увидит и где он шустро подстроит аварию. После чего он еще повозится для виду с моей решеткой да и отправится восвояси — дескать, как ни бился, ничего не вышло. А я останусь в камере.

На мое счастье, Гиббон не просто махал железякой, а делал вид, будто и впрямь ломает прутья. Видимо, все же опасался, что Дульчи заподозрит неладное. Я его умолял: не губи, освободи. А он не смеялся в ответ, не оскорблял. Ничего такого. Вообще никак не реагировал, словно я для него пустое место. Знай себе изображает героические усилия да оглядывается на праздничное веселье. Понимает, что на балу девчонке у окна долго не простоять. И вот дождался: отошла она. Подхватил Гиббон свою снасть и двинул к станции. Да не тут-то было! Пока он высматривал Дульчи, я отодрал полоску от простыни, накинул ее на инструмент и привязал к пруту решетки. Скажете, глупость? Ничего другого мне тогда на ум не пришло. Однако же получилось! Да еще как!