«Если», 2011 № 09 (223) - [35]

И тут я увидел чудо.

Муха приподнялся на локте и выкрикнул непонятное слово. В человеческом языке, кажется, даже нет таких гортанных, рокочущих, полных спрессованной силы звуков. Муха заговорил на этом языке, сам не осознавая подмены. Каждая фраза была как удар бича.

Тяжесть разом пропала. Воздух вдруг очистился. Рев и свист исчезли из моей головы.

Муха еще покричал немного, но не так свирепо. Скорее, это было прощальное пожелание, что-то вроде: катись колбаской, пока я добрый, и чтоб я тебя тут больше не видел!

— Как ты это сделал? — спросил я, вставая и отряхиваясь. — Как это получилось?

Он ответил на том же языке, который вдруг стал мягким, воркующим, изумительно передающим дружеское участие и безмерную усталость.

— Муха, говори по-русски.

— Ага, — сказал он. — Куда эта сволочь подевалась? Ты заметил?

— Сгинула. Что это был за язык, Муха?

— Муха, Гость! — завопил выскочивший на крыльцо Дед. — Вы чего в снегу валялись? Вы чего, орлы?

— Сейчас спрошу симбионта, — ответил Муха и поднялся на ноги. — Куда бы его выпустить?

В дверном проеме появилась Рита.

— Демон ушел, — сказала она. — Как вы это сделали?

— Сейчас узнаю, — и Муха пошел в дом.

— Ты что-нибудь видела? Что-нибудь поняла? — спрашивал я Риту.

— Ничего я не поняла…

Чтобы выпустить симбионта, мы опять выставили за двери Тимофея, Шведа и Риту. Потом впустили.

Симбионт имел жалкий вид. Наш черный столбик даже не мог толком выпрямиться.

— Что это с тобой? — спросил Муха.

Симбионт пробормотал несколько слов, которых мы не смогли разобрать.

— Ты испортился? Давай ко мне перебирайся, — предложил я. — Муха вымотался как собака, а я еще ничего, свеженький. Подкормишься!

— Выжжено шесть блоков, — доложил он. — Погибли западноиранские языки… Погибли южноаравийские диалекты… Восстановлению не подлежат…

— Господи, какие еще диалекты?! Главное, ты сам жив! — закричал Муха. — Что это такое было? Что за нечистая сила? Ты понял?

— Понял.

— Как его зовут? — вмешалась Рита. Ей нужно было имя, тогда она могла бы как-то управиться с демоном.

— У него нет имени. Служебное устройство, как я. Новое, есть недоработки. Разума тоже нет, только эмоции, — доложил симбионт. — Операционная среда — язык. Лингводемон. Оперирует привнесенными эмоциями. Отзывается на эмоции. Охотится за эмоциями.

— Значит, заклинать его бесполезно? — растерянно спросила Рита.

— Все равно что заклинать утюг, — Муха усмехнулся. — Вы здорово влипли.

— Как же эти, как их там, к нему обращаются, если нет имени? — домогалась Рита.

— Язык команд — Старший язык. Слышит Старший язык — выполняет команды. Сам знает сто пятьдесят четыре фразы и по двести сорок слов из десяти языков. Может комбинировать, но не очень хорошо. Я же говорю — новая модель, неотлаженная. Совершенствуют здесь. Хорошая среда — есть выплески дурных эмоций.

— Ты же сказал, что у тебя отсутствуют категории добра и зла, — напомнил ему Муха. — Как же ты знаешь, что эмоции дурные?

— Не имею эмоций, но имею разум. Если эта модель пользуется эмоциями, то эмоции по определению не могут быть хорошими. Сам отличить не могу, но делаю вывод.

— А блоки почему сгорели?

— Старший язык — не для употребления… Для понимания. Служебное устройство не выдерживает напряжения.

— Ты знал это? — удивился я.

— Знал.

— Как же ты додумался командовать на Старшем языке? — спросили мы его. — Ты же за гранью добра и зла!

— Муха — мой хозяин. Хозяина нужно выручать, — ответил симбионт. — Функция помощи встроена.

— Так помощь — это же добро! — вмешался Дед.

— Помощь — это функция. У меня она есть. У иных — нет. Провалиться мне на этом месте — в ровном тоненьком голоске нашего симбионта была издевка. И Дед ее уловил.

— Орлы, у вас разве ко мне есть претензии? — спросил он.

— Никаких претензий, — чуть ли не хором ответили мы с Мухой.

— Он отступил, — сказала Рита. — Он не ушел, он только отступил. Он еще немало гадостей придумает, прежде чем отцепится от латтонского языка. Парни…

— Что? — спросил Дед.

— Вы нас не бросите? Нас всего пятеро, парни. Если Боро выживет, то пять… У вас есть Россия, а у нас?..

— И у вас есть Россия, — ответил Дед. — Вы двадцать лет стояли к России задом, к Европе — передом. Может, пора поменять позицию?

— Нет, у нас только Латтония. Нам бежать некуда, — сказал Тимофей.

— Молчи, — велела ему Рита. — Гость…

— Я четыре года Гость. А тут я все эти двадцать лет. Вы только потому перешли на русский, что плохо знаете английский, — ответил я ей. — Ты классная девчонка, я все понимаю, но… если вдруг все образуется, и мы прогоним эту нечисть окончательно… мы больше не будем вам нужны. И я тебе не буду нужен. Мы это уже проходили.

— Мы не верим и, наверное, уже никогда не поверим друг другу, — добавил Дед. — Ты уж прости нас, Тимофей, но мы никогда не сможем забыть, что ты латтонец. Ты свой в доску, но ты латтонец. И если парочка других латтонцев скажет тебе, что ты плохой латтонец, ты сделаешь все, чтобы они тебя признали хорошим латтонцем.

— Да, это так, — вместо Тимофея признался Швед. — Нас хорошо поссорили. Профессионально поссорили.

— Но, может быть, еще можно что-то поправить? — спросил Тимофей. — Я… я готов…