«Если», 2010 № 09 (211) - [9]

Там, на улице, господин дожидался. И посыльный.

Посыльный наглый оказался: ведра ему вручил и учесал, только и видели. А узелок Мякишу в зубах нести?! Пришлось пихать его в ведро поверх буквочек. Они запищали, заскреблись...

Ученое Слово на плече как приклеенное сидит. Только зашипело на тетушку, когда она с расческой сунулась. Тетушка Пакля тогда ему кулак под нос - плюй, мол, интеллигенция, Умное Слово ядом-то и поперхнулось.

Сейчас она, тетушка, на пороге лачужки встала, щеку рукой подперла и пригорюнилась. Мякиш только вздохнул глядя: пообещал на выходных беспременно навещать. Ведра с буквами подхватил и поволок за господином.

И страшно, и радостно.

Шли долго, через центр города, здесь Мякишу и бывать-то не доводилось. Может, и к лучшему: шибко чисто на улице. Никто не плюется, обидно даже. Мякиш шел, шел, не утерпел - и плюнул в клумбу. И сразу на душе легко.

Ученые Слова, правда, гуляют невозбранно. Прилизанные, холеные. А приблудное так и угнездилось на Мякише, нипочем слезать не хочет, к своим не идет. Вот же прилипчивое!

А господин все дальше и дальше ведет. По улицам, по площадям, по набережной.

Вдруг - бац! - и завел на окраину. На окраине - лес стеной. А перед лесом пустырь. Вроде старого заброшенного кладбища.

А посреди пустыря домина не домина, хоромина не хоромина. Внушительное здание, вот и весь сказ. Лишь одна дорожка к нему тянется, остальные тропинки огибают пустырь, будто боятся. Окошки узенькие, высокие, а само камня темного, почти черного.

И господин к нему - по-хозяйски так.

Ключ длинный выудил (и где прятал только?!), в скважину вставил, повернул.

Огромная дверь мягко, без скрипа, распахнулась.

- Заходи, Мякиш! - велел.

А Мякишу неохота в этот оплот культуры голову совать, боязно. И сил уже нет: ведра все руки оттянули, ноги от слабости дрожат.

- Ага! - заметил господин. - Коленки трясутся? Не бойся, скоро тебя отсюда за уши не оттащишь. Тут так интересно - нигде подобного не сыщешь. И что опасаешься - тоже правильно. Опаснее этого места в городе не сыскать.

Ну как после таких слов не войти?! Когда интересно, да опасно - это ж слаще вдвойне. Мякиш шаг, шажок - и в дверь.

А за дверью ничего. Прихожая огромная, навроде школьной, пустая совсем. И еще двери. И лестницы.

Господин за спиной объясняет:

- Здесь осмотреться - и месяца не хватит. Будешь понемногу осваиваться, а начнешь с кухни. Подле нее и каморка для тебя есть. Но для начала пошли с буквами разберемся.

Пересек прихожую, открыл одну из дверей - а там светло. Вышли во внутренний дворик, вот дела. Свой колодец тут, поленница, грядки с укропом и петрушкой, белье на веревке сохнет, бак для стирки валяется. А к стене вольеры приделаны, вроде как для цыплят. Одни побольше, другие поменьше. Сетка мелкая-мелкая, а за сеткой буковки копошатся.

Мякиш пригляделся - а они не вперемешку, разобраны.

Господин объясняет:

- Я сегодня редких букв прикупил оптом, ты их вон туда скидывай, в отстойник. Позже рассортируешь.

Мякиш послушно ведра поставил, крючок с проволочной дверцы скинул, распахнул вольер - и одно ведро туда ка-ак плеснет! Тетушка Пакля так воду грязную на улицу выплескивает после стирки.

Буквы - как брызги! - по вольеру скок-скок-скок. И давай беситься - насиделись в ведре, соскучились. А Мякиш по ним вторым ведром, следующую волну. И дверцу снова на крючок. Пусть обвыкаются!

Сам же узелок под мышку - и за господином на кухню.

Хорошая кухня, замку под стать. А повар всего лишь один, да еще и хромой, колдует над котлом, травки всякие в него сыпет. Пахнет - с ума сойти, до чего же вкусно! Или это на голодный живот так кажется: Мякиш и не понял.

Налили ему миску похлебки, густой, хорошей. Он ее съел в два счета и осоловел. От всего разом, что за день приключилось.

Повар его до каморки довел, на лежанку усадил. Мякиш покивал в знак благодарности, да и в подушку уткнулся, не раздеваясь. Ноги гудят во сне, спина гудит. Ухо греет мохнатое Умное Слово, сторожит его сон.

А под кроватью, где-то там, глубоко, не то стонет кто-то, не то рычит.

* * *

И потянулись трудовые дни Мякиша. Господин ему неделю отсыпаться дозволил, сколько душе угодно, так что вставал Мякиш к обеду.

И обычными делами занимался, как и у тетушки: дрова колол, воду из колодца на кухню таскал, грязное белье в чане, в мыльной воде топтал, чтобы отшоркалось. Пятки стали белые - страсть!

Потихоньку буковки из отстойника разобрал, по вольерам рассадил, как и велено.

Потом хромой повар его к лепке слов приставил, обыкновенных.

А Мякишу это только в радость: налепит их с десяток, они носятся вокруг колодца, играют. Умное Слово на солнышке греется, лапы раскинув - они его кусают, нарываются. Получат по спине мохнатым хвостом, отскочат - и опять резвиться. Придет повар, уведет их куда-то внутрь.

И это только показалось Мякишу сначала-то, что нет в здании никого, кроме господина и повара.

На самом деле народу тут прорва крутится. Просто комнат много и вообще. В обед разные люди в кухню спускаются. Унылые такие, узкогрудые. Шуточек не отпускают, громко не смеются. То есть смеются над чем-то, но тихо. А над чем - Мякишу непонятно. Какие-то они не такие - на дворе у вольеров лучше. Мякиш поэтому обедал позже всех: все равно посуду ему мыть. Это тоже обязанность мальчика на побегушках.