«Если», 2010 № 04 (206) - [93]

После нового совещания Гарх вернулся на подиум:

— Мы согласны. Надеюсь, вам понятно, что, прекратив дальнейшие дебаты, вы возлагаете всю литературную репутацию вашего вида на свои слабые плечи?

Карлсон едва сдерживал ухмылку:

— В таком случае, мне лучше начать немедленно. Благодарю за внимание.

Он сошел с подиума, поклонился и зашагал по центральному проходу. У выхода он задержался, чтобы и остальные приглашенные авторы смогли присоединиться к спонтанному массовому исходу.

Эверетт Финн протолкался ближе и повторил:

— Ну, если ты сплошаешь…

— Да заткнись ты, — отрезал Карлсон, ухмыляясь до ушей.

* * *

Следующая неделя прошла в нарастающей напряженности. Люди ждали момента истины, а их хозяева трубили о важности и окончательности грядущего события.

Карлсон не следил за тем, что о нем говорят в местных средствах массовой информации, но случайно кое-что услышал. Похоже, главной темой было то, кто именно из многих суперзвездных академиков препарирует его писанину с самым убийственным красноречием. Наиболее гнусные из их банды были столь же знамениты, как звезды спорта, и их физиономии продавались на карточках для коллекционеров целыми пачками вместе со скользким гелем, который чи ценили за сладость и приятную консистенцию. Намечающееся уничтожение репутации Карлсона было событием, которого ждали с таким нетерпением, что ради него вспомнили и про нескольких бывших знаменитостей, ныне пенсионеров, и это породило немало предположений о том, кто задаст Карлсону наиболее впечатляющую трепку — такие мастера, как Хлудт и Кьяэль, или выскочки вроде Фиейили.

Похоже, никому из чи даже в голову не приходило, что будущий опус Карлсона может обернуться для приглашенного автора чем-либо иным, кроме катастрофы. А это было именно то, чего Карлсон хотел. Он практически не разговаривал на эту тему с коллегами, если не считать единственной беседы с Сандрой, когда она угощала его на завтрак вафлями.

И говорить на эту тему ему хотелось меньше всего, потому что прошло уже несколько лет с тех пор, как она пекла для него вафли.

Но все же она спросила:

— Ты ведь знаешь, что они для тебя готовят? И прилагают все усилия, чтобы унизить тебя как можно сильнее?

Карлсон в это время поливал вафлю кленовым сиропом, и это действие само по себе приносило ему немалое чувственное удовольствие, потому что он уже несколько лет не потакал своей знаменитой страсти к кленовому сиропу и находил чрезвычайно важным тот факт, что Сандра ухитрилась раздобыть для него сироп здесь, на планете чи.

— Мы об этом уже говорили, любовь моя. Чем больше усилий они вложат в мое уничтожение, тем дальше я смогу их отшвырнуть моим блистательным риторическим джиу-джитсу.

— Я просто хочу сказать, что тебе не обязательно проходить через такое испытание, лишь бы произвести на меня впечатление.

Вилка Карлсона замерла:

— Ты действительно думаешь, что я делаю это, лишь бы произвести на тебя впечатление?

Она покраснела:

— А разве нет? Хотя бы чуть-чуть?

Карлсон положил вилку, так и не наколов вафлю:

— Я от тебя без ума, Сандра. Я всегда был от тебя без ума и всегда считал расставание с тобой второй худшей ошибкой в своей жизни — сразу после пункта с обязательствами в контракте на мой второй роман. А это очень близко, даже по последствиям. Но если ты думаешь, что я делаю это ради тебя, то ошибаешься. Я делаю это ради. Шекспира, Диккенса, Твена, Ибсена, Чехова, Хемингуэя, Стейнбека, Воннегута, Роулинг, Кс'уффаша, Даунтредера и ради всех тех, перед кем заперли городские ворота и кого забросали отбросами. Я делаю это, потому что хочу пройти через эти ворота, чтобы те отбросы стали наконец-то падать на правильные головы. И потому что не кто иной, как я, сумел построить большого деревянного коня в виде рукописи. А то, что я произвел на тебя впечатление, — это лишь замечательный добавочный бонус.

Губы Сандры шевельнулись, потом она обрела голос и произнесла:

— Ешь. У тебя вафли остывают.

Он снова взял вилку, подавив невольную улыбку. И все было замечательно, пока не настал тот день.

* * *

Когда настал тот день, местом проведения окончательной схватки выбрали не скромный зал для семинаров, где устраивали прежние конференции, а огромную аудиторию за пределами университетского городка, освещенную баллонами со светящимся газом и до отказа набитую литературными светилами чи, излучающими волны презрительного неодобрения. На сцене поставили не только кафедру для Карлсона, но и два длинных стола, за который уселись некоторые из знаменитостей, знакомых Карлсону по карточкам для коллекционеров — физиономии у них уже были кислые и напыщенные и намекали на долгую и унылую жизнь, потраченную на соскребание с подошв неких омерзительных веществ.

Гарх подошел к кафедре, где его приветствовали вежливыми аплодисментами два ряда приглашенных авторов-людей и энергичным шипением — остальные собравшиеся в большом зале.

— Уважаемые коллеги, — начал он, — мы собрались здесь сегодня, чтобы оценить работу человека Брайана Карлсона, заявившего, будто он способен исправить небрежную и едва вразумительную прозу, характерную для его вида разумных существ, создав произведение, включающее и превосходящее тончайшие достоинства нашей литературы. Он отказался предоставить свою работу для предварительного ознакомления, сообщив, что сможет прочесть ее целиком только сегодня. Если, подобно мне, вы сомневаетесь, что его заявление может быть чем угодно, кроме доказательства его неадекватности, вызванной самообманом, то можете поприветствовать заявившегося сюда безумца, оказав ему столь же теплый прием, какой оказали мне. Коллеги, перед вами Брайан Карлсон.