«Если», 2009 № 02 (192) - [31]

Когда Янина вошла, он с явным сожалением скинул ноги со стола и поднялся:

— Что-то случилось?

— Ничего, Ваше Величество. Я предполагала, что вы не спите.

— Я почти никогда не сплю. Мне не нравится, что я вижу во сне.

— Я только хотела спросить. Если бы Новин вдруг стал здоров, это противоречило бы мировым законам? Законам Системы?

Король остро на нее посмотрел.

— Это противоречит бытовым законам, которые соблюдаются вокруг нас каждый день. Но не противоречит высшим законам, определяющим реальность.

Янина не поняла, он догадался об этом по ее лицу и снисходительно улыбнулся:

— Возьми два множества, множество женщин и множество дурочек. Множество женщин, безусловно, включает в себя все множество дур, но остается крохотная прослойка, тоненькая полоса на графике, отображающая подмножество женщин, не являющихся дурами.

— Зачем вы так говорите, — пробормотала Янина.

— Я, возможно, хочу польстить тебе… Если бы Новин выздоровел, это событие попало бы в число феноменов, именуемых чудесами. Теперь я ответил на твой вопрос?

Янина поклонилась, пожелала спокойной ночи (спокойного утра, скорее всего) и вернулась к себе. Мышка не спала: ее снедало любопытство. Янина отдала ей следующее приказание.

— Но это неприлично, принцесса!

— Это королевский дворец, что здесь может быть неприличного? Я приму его в зале. Можешь присутствовать при нашей встрече.

Они прошли по длинным коридорам, где днем и ночью горел свет, и гвардейцы на постах приветствовали их с нескрываемым удивлением. В малом зале для приемов их ждал поэт — бледный, немного всклокоченный, но очень почтительный.

— Я приняла решение, — Янина остановилась перед ним. — Возьмите.

И протянула ему маленький, почти невесомый узелок.

Поэт низко поклонился. Принял сверток двумя руками; ладонь левой была плотно обмотана кожаной лентой: поэт поранился недавно, защищаясь голыми руками от каких-то бродяг в переулке.

Накануне они долго беседовали. Поэт рассказывал Янине о власти слов и знаков. О заклинаниях, которые являются концентрированной формой поэзии, до того наполненной смыслами, что человеческое разумение не в состоянии расшифровать ее.

Янина неожиданно для себя рассказала о сорочке, изнутри расписанной символами. Возможно, это тоже заклинания?

Поэт очень разволновался. О таких сорочках, сказал он, ему доводилось слышать легенды. Внутри зашифрованы не только формулы здоровья и безопасности для носителя, но и заклинания-шифры для исполнения его желаний. Чаще всего одного желания, если оно, конечно, не противоречит основным мировым законам. «Законам Системы», — мысленно сформулировала для себя Янина.

— Сколько времени вам понадобится?

— Не могу сказать. Завтра отвечу точно…

— Поторопитесь. Я никогда в жизни не снимала ее надолго. Без нее мне… странно.

— Не волнуйтесь, принцесса, я понимаю, что это за сокровище, и возвращу вам ее в целости и сохранности!

Прежде чем лечь спать, она сходила к начальнику караула и отдала еще одно распоряжение.

* * *

Ей удалось поспать часа два, не больше.

— Принцесса, вы велели будить вас, если придет сообщение от стражи…

Янина выскользнула из сна моментально. Покрылась холодным потом: принимая предосторожности, она надеялась, что они никогда не понадобятся.

— Что случилось?

— Господин поэт задержан при попытке спешно оставить дворец… Он говорит, вы ему приказали…

Дальше она помнила все урывками.

Едва одевшись, она прибежала на центральный пост. Поэт, расхристанный, с безумными глазами, был к тому моменту связан — так яростно он добивался свободы, так настаивал на своем праве немедленно покинуть дворец.

При виде Янины он страшно побледнел.

— Что случилось? — она смотрела ему в глаза. — Куда вы?

— Мне понадобились некоторые книги, я не успел расшифровать…

Он говорил и блуждал глазами. Янина ощутила головокружение.

— Где она? Где моя рубашка?

— Дайте мне время, я верну ее, только позвольте, дайте мне время…

Янина кинулась в комнату, где поэт ее милостью жил. Портьеры, ковры, все тряпки пропахли паленым, хотя окно было распахнуто настежь. В камине тлел последний обрывок тончайшей расписной ткани.

* * *

— Это экран, — сказал король, разглядывая белый лоскут с обгоревшими черными краями. — Это экран, совершенно точно. Вещь экранировала вас, защищала от чего-то… От некоего постоянно действующего фактора… Либо, наоборот, защищала мир от вас. С какого возраста вы ее носили?

— С рождения.

— Что?!

— Она росла вместе со мной.

Король в ярости отшвырнул лоскуток.

— Что я говорил о множестве женщин — и подмножестве дур?!

— Вы были правы.

Янина закрыла сухие, воспаленные, саднящие глаза.

Поэт стоял здесь же. Два гвардейца держали его за скрученные локти. Он уже не вырывался — только тяжело дышал.

— Ты ведь не сам до этого додумался, — сказал ему король.

— Я все расскажу, — прошептал поэт разбитыми губами.

— Покажи руки. Эй, отпустите его, я хочу видеть его ладони…

Король рванул полосу черной кожи, обмотанную вокруг левой ладони поэта. Открылась кожа — рука с тыльной стороны и на ладони была черной, и на аспидной коже выделялись символы, похожие на узоры, либо узоры, похожие на символы.

— Я все расскажу, — тихо, как-то очень интимно сказал поэт. — Пожалуйста.