«Если», 2008 № 02 (180) - [13]

— И что вы с ними будете делать?

— Смотреть и радоваться, показывать друзьям. Ну а потом отдам какому-нибудь хорошему человеку.

— Отдам… — эхом отозвался я, думая об аукционных прибылях.

— Конечно, — улыбнулся Фечнер. — Хорошая книга, как хорошее вино, ее надо испить с друзьями.

В другой раз, когда подвернулся удобный случай, я спросил Фечнера, откуда он узнал о поддельном экземпляре «Вращения сфер», и он мне ответил, что Кеплер никогда не написал бы подобные комментарии на полях.

— Он так не думал, — сказал он просто. — Те комментарии — не его.

В будущем, когда всё изменилось, я бы поразился столь бережному и тщательному подходу к автору, позволившему Фечнеру так точно познать систему его мышления. Мне было бы интересно, уделял ли он такое же внимание своим знакомым. Если да, то мой действительно серьезный промах состоял в том, что я вообще едва знал этого замечательного человека.

Все остальные споры нашей группы носили гораздо более непринужденный характер. Я помню, мы обсуждали ряд книг, которые могли бы изменить историю: «Илиада», «Об общественном договоре», «Хижина дяди Тома» и «Капитал» оказались в этой категории. Маккефри настаивал на регулярном представлении правильных прогрессивных идей обществу снова и снова, для того чтобы люди «пережили их и искренне приняли всем сердцем». В доказательство он разместил диссертации на тему гелиоцентрической Вселенной от Аристарха Самосского до Коперника и провел литературную линию от «Хижины дяди Тома» до «Сына Америки» и от «Странного фрукта» до «Убить пересмешника»[9].

— Понадобились эти и многие другие книги, — печально проговорил он, — чтобы привести нас к более справедливому обществу, но идеала все еще не видно.

С другой стороны, Ариэль спорила, что только лишь глубокое понимание каждым сути происходящего способно пробить общественное сознание, которое может изменить мир.

— Обратите внимание на «Происхождение видов» Дарвина, — предложила она, — или теорию относительности Эйнштейна.

Позже я вспомнил, что весь этот разговор, давший мощный толчок к размышлениям и приведший к трагическим последствиям, спровоцировал именно Фечнер. Тот вечер мне запомнился крепко. Весь день шел такой сильный снег, что никакие лопаты и комбайны не могли с ним справиться. В сумерки многие люди уже оставили битву со снегом и ушли домой, я заметил только нескольких несломленных, старательно пробивающих дорожки в сугробах, пока я с трудом брел к магазинчику.

Ступеньки, ведущие вниз, исчезли, превратившись в снежный склон. Я ухватился за круглые перила и осторожно сполз вниз. Колокольчик на двери бешено звякнул, когда я ввалился в дверь, с трудом отвоеванную у снежного завала.

О, блаженный оазис тепла и света! Когда я скинул намокший шарф и снял куртку, то услышал в задней комнате взволнованный разговор.

— Но вы бы не захотели, — серьезно рассуждал Маккефри, — сообщать им, что это из будущего.

— Почему нет? — спросила Ариэль. — Разве вы не пожелали бы узнать это, случись подобное с вами? Как круто это даст по мозгам!

Я пропустил следующую часть разговора, потому что наклонился стянуть галоши. Я учуял запах горячего вина, сдобренного специями, и был не прочь угоститься.

— Ага, — протянул Фечнер, когда я вошел в комнату. — Вот тот человек, который ответит на наш вопрос.

— Какой такой вопрос? — осведомился я, счастливо погружаясь в мягкое коричневое кресло, которое стало «моим» с тех самых пор, когда я освободил его от кучи книг. — Я понял, ребята, что вы тут уже некоторое время общаетесь. Потому как на ступеньки уже можно звать горнолыжников, и только мои следы смогут им немножко помешать.

Маккефри широко повел своей кружкой с вином:

— Tempus fugit[10], когда веселишься.

По какой-то неизвестной причине Ариэль нашла это страшно забавным и так расхохоталась, что плеснула вино на рубашку. Взглянув на пятно, она удивленно поморгала по-совиному и торжественно произнесла:

— О, хорошо же, hodie adsit, cras absit[11]. — И захохотала снова.

Я подозрительно посмотрел на вино, которое Фечнер протягивал мне:

— Что это вы, ребята, туда кладете?

— Успокойтесь, дети малые, — призвал Фечнер. — Надо задать вопрос.

Он и сам был в великолепном настроении, даже легкомыслен, он прямо-таки сиял изнутри, широко улыбался, и глаза искрились, когда он спросил меня:

— Если бы вы могли передать книгу, любую книгу, кому-нибудь, кто жил раньше, какую бы вы выбрали и кому бы отдали?

— Я бы передал биографию Христофора Колумба самому Колумбу, — сразу ответил я.

— А вы не боитесь, что измените историю? — спросила Ариэль. — Мы жуем эту проблему уже несколько часов.

— А почему бы ее не изменить? Что хорошего в нынешнем положении вещей? Если бы Колумб знал, что не найдет ни специй, ни шелков Востока, он бы никогда не отправился в странствие, тем более на запад. Он бы никогда не нашел Новый свет, и коренные американцы жили бы в мире.

— Но вы бы никогда не узнали, насколько изменили мир и изменили ли его вообще. Неоткуда было бы узнать. Не-ет, я бы выбрала книжку несущественную, приятный пустячок для развлечения, — рассудительно сказала Ариэль. — Я бы дала «Винни-Пуха» Цезарю, когда он был маленьким мальчиком. Мне всегда хотелось встретиться с Цезарем, но только с ребенком, а не с генералом или диктатором. Интересно, каким он был малышом?