«Если», 2007 № 09 (175) - [106]

Точно знаю: не читал Константин Эдуардович сочинений других, таких же неортодоксальных мыслителей, грезивших о «космических корнях» высшей расы, о ее тысячелетнем царстве на Земле и в космосе и об окончательных решениях проблемы рас других — неполноценных… Он до всего, повторяю, доходил сам, без подсказок. Однако осадок остался.

Впрочем, осадок оставался и от «гимнов» и «од», посвященных Циолковскому. Написанных теми, кто по незнанию или из чувства естественной перестраховки не касался философских взглядов калужского мыслителя, а упирал на его вклад в становление практической космонавтики. Неприятные аналогии возникали, как только память подсказывала, какие три державы поддержали своих предтеч космонавтики. Циолковского — не просто Россия, а сталинский СССР. Вернера фон Брауна — не просто Германия, а гитлеровский рейх. И даже Роберта Годдарда — не просто Штаты, а послевоенная, в полной мере осознавшая свои имперские амбиции (и возможности) Америка.

Хотя понять и первых, и вторых, споривших вокруг Циолковского в советские времена, когда его философские книги оставались недоступными широкому читателю, можно. В годы, когда во всем, что касалось мировоззрения, истово блюлась идеологическая чистота, некоторые воззрения ученого-самоучки «бросали тень» (и какую!) на освященный десятилетиями официозный портрет гениального русского пионера науки, основоположника космонавтики. Но как только стало «можно» — а первые попытки начались еще и до соизволения верхов, с помощью иносказаний и с отчетливым флером фронды — из калужского мыслителя вновь сделали икону. Только уже в сфере философии. И отечественной научной фантастики. Между тем если объективно, без ура-патриотических взвизгов и непатриотичного высокомерия перечитать сегодня его повести, то непредубежденный читатель, надеюсь, согласится по меньшей мере с двумя выводами.

Первый. Как произведения художественной литературы очерки Циолковского не выдерживают критики. Не повести, а именно очерки. Он сам говорил: «Хочу быть Чеховым в науке, в небольших очерках, доступных подготовленному или неподготовленному читателю, дать серьезное логическое познание наиболее достоверного учения о космосе».

И второй вывод. В качестве широчайшего веера пионерских идей, источника вдохновения для целых поколений писателей и читателей фантастики, среди которых немало было и таких, кому довелось осуществить многие дерзкие проекты калужского мечтателя, значение его фантазий трудно переоценить.

История этой литературы полна примерами таких же пограничных книг. Очерков, сновидений, грез, смелых идей, для выражения которых зачастую и не было под рукой иных форм, кроме как обозвать собственные бредни научной фантастикой. Это потом, когда «бредни» вдруг оказывались правдой, историки литературы срочно подыскивали соответствующие случаю респектабельные термины.

* * *

На роль предтечи отечественной НФ, на мой взгляд, Циолковский явно не тянет. Зато несомненна его роль в создании близкого по духу жанра — НФ-очерка.

Да и некорректно, с формальной стороны, называть его очерки фантастикой — когда всем ходом развития науки в XX столетии догадки Циолковского одна за другой материализовались, превратились в сугубую повседневность.

Он писал о сварочных работах в открытом космосе, о переходных камерах-шлюзах, солнечных батареях, оранжереях на орбитальных станциях, об ощущениях, которые испытывает человек, парящий в невесомости — вплоть до подробностей, которые он знать не мог, а просто гениально угадал. В деталях описывал будущие проекты преобразования жизни людей в космосе, переустройства всего околосолнечного пространства в новый, комфортабельный и просторный дом землян. В письме от 12 мая 1905 года в редакцию газеты «Биржевые ведомости» (странное название рядом с именем Циолковского, верно?) он четко формулировал свою цель: «Работая над реактивными приборами, я имел мирные и высокие цели: завоевать Вселенную для блага человечества, завоевать пространство и энергию, испускаемую Солнцем».

В первой повести «На Луне» автор, не мудрствуя лукаво, отправляет героя на нашу небесную соседку во сне — как в добрые старые времена (вспомним хотя бы Кеплера). Почему Циолковский, четырьмя годами раньше написавший работу «Свободное пространство», не воспользовался им же открытым способом передвижения в космосе, остается загадкой.

В этой ранней повести вообще много робкого, недоговоренного — начинающий автор пробует материал на ощупь, еще не зная, что он должен разъяснить читателю, а о чем лучше умолчать. Например, героя, проснувшегося в безвоздушном пространстве, тем не менее совсем не тяготит отсутствие скафандра. Циолковский же отделывается великолепной, с точки зрения литературной кухни, репликой: это, мол, загадка, ответа на которую он не знает.

И все-таки для своего времени это была настоящая научная фантастика — дерзкая, увлекательная, быстро нашедшая своего читателя. Неслучайно легендарный издатель Иван Дмитриевич Сытин, до того открывший русскому читателю Эдгара По, Джека Лондона, Жюля Верна, сразу же схватился за произведение дебютанта.