«Если», 2006 № 10 (164) - [76]

А один раз я кроме знакомых следователей увидел еще одного, в белом халате. Он скучным голосом велел:

— Разденься до трусов и майки.

Я обмер, но спрашивать зачем — не посмел. Этот дядька (я назвал его про себя Эскулап) раскрыл чемоданчик, там оказался прибор со стрелками и проводами. Эскулап велел сесть, прицепил ко мне всюду холодные присоски. Снова мне приказали читать наизусть письмо и смотрели, как ползет из чемоданчика бумажная лента с зубцами. «Детектор лжи», — подумал я.

Эскулап просмотрел длинную бумагу, пожал плечами.

Инспектор сказал напарнику:

— Значит, нужны иные меры. Завтра…

Назавтра меня повезли куда-то из школы. Куда, я не знал, окна фургончика были зашторены. Воспитатель нашей группы по прозвищу Скрипач каменно молчал. Мы подъехали к серому казенному дому, меня ввели в комнату вроде медицинского кабинета. Скрипач остался снаружи. Внутри оказались Инспектор, его напарник и снова мужчина в халате, но не Эскулап, а незнакомый. Присоски ко мне теперь цеплять не стали, приказали сесть на табурет у стенки.

Инспектор, блеснув глазами-кнопками, доверительно сказал:

— Тебе, Климчук, полезно посмотреть, как разговаривают с теми, кто пытается что-то скрыть.

Меня дернуло ознобом.

— Но, господин инспектор… Я же все, что помнил…

— А надо, чтобы вспомнил побольше. Сиди, сиди…

У другой стены стоял белый стол с приборами. Вошла женщина, похожая на инспекторшу детприемника — с привычно добродушным лицом. Села, придвинула бумаги. Оглянулась на дверь.

— Давайте мальчика.

В дверь быстро (будто его подтолкнули в спину) шагнул мальчишка. Чуть помладше меня. Босой, с торчащими, как сосульки, мокрыми волосами, с приоткрытым ртом. Он был в порванных джинсах и грязной белой майке. На миг мы встретились взглядами, и в глазах у мальчишки было… была… какая-то совершенная безнадежность, полное прощание с белым светом. Дядька в халате шагнул к нему, но женщина помахала пальцем:

— Пока не надо, Яков Яковлевич. Мы поговорим попросту. Теперь Саша будет отвечать откровенненько, без хитростей. Мальчики должны быть честными. Верно, Саша? — Она глянула на стену, где в раме под стеклом висел портрет кудрявого пацаненка — императора Андрея Первого (ныне усопшего). И опять на обмякшего мальчишку.

Он то ли вздрогнул, то ли икнул:

— Я ведь и так… Я всё…

— Конечно, конечно. Только нужно, чтобы ты совсем всё.

— Я совсем… я правда…

— Хорошо, хорошо… Значит, ты говоришь, что не знаешь тех ребят?

— Я правда не знаю! Только рыжего видел один раз у зоопарка, случайно! Я правду говорю!

— Ох, правду ли?

— Да! Ну зачем мне врать? Я ведь все равно уже сказал, что вы хотели! Я же признался, что это я позвонил про бомбу! Это сделал не я, но если вам надо, пусть я…

— Вот видишь, ты опять…

— Ну, я, я! Только, пожалуйста… Я больше не буду!

— Ты изрядный путаник, Сашуня. Вчера говорил одно, сегодня другое. Давай по порядку. Я стану спрашивать, а ты отвечай: да или нет.

Мальчик опять крупно вздрогнул и закивал.

— Ты был с ребятами у киоска газеты «Имперский вестник», когда он загорелся?

— Да!

— Ты принимал участие в поджоге?

— Нет!.. То есть да!.. Надо обязательно отвечать «да»? Вы скажите…

— Ты звонил в школу о бомбе?

В этом разговоре было что-то обморочное. Я перестал понимать содержание. «Да… Нет… То есть да, да… Я больше не… Я не хотел… Я же всех назвал, кого знал…» Мне казалось, что прошло не меньше часа.

Дядька в белом халате поморщился и сказал:

— Инна Порфирьевна, мне кажется, что уже…

Я увидел, что мальчик Саша сейчас упадет. И опять на секунду встретился с ним взглядом. Во взгляде этом была (или мне показалось?) мольба о помощи.

А что я мог сделать? Я сам был такой же.

Гад в халате мельком глянул на меня и потянулся к мальчишке.

— Не надо… — выдавил Саша.

Инна Порфирьевна опять подняла палец.

— Да, голубчик Яков Яковлич, подождите. Мы еще не кончили.

Саша вдруг повалился на колени.

— Ну, пожалуйста! Я же все сказал! Я еще скажу, что хотите! Все, что надо! Ну, я же сдаюсь! — И съеженно замер.

Господи, что они хотят с ним сделать?

И со мной…

Ужас мальчика Саши стал вливаться в меня.

Все с полминуты как-то выжидательно молчали. Потом Инспектор улыбнулся мне почти по-приятельски.

— Видишь, дорогой мой, как бывает, если плохо вспоминают.

Ужаса не стало. Будто что-то вмиг сгорело внутри.

С отчаянной, резкой, как боль, тоской я пожалел, что сейчас у меня нет пистолета. Эх, если бы как тогда, в подвале у Моргана!

Я встал.

— Вы не люди… Чтоб вы сдохли, сволочи! — Схватил двумя руками и взметнул тяжелый табурет…

И опять мягкая тьма, как тогда, на рельсах, накрыла меня, заслонив от всего на свете.

…Больше меня не допрашивали. И даже ничего не сделали за мою ругань, за отчаянный замах табуретом. Я сутки пролежал в медицинском изоляторе. Потом пошло все по-прежнему. Двадцать пятого мая закончилась учеба в шестом классе. А на следующий день был разговор с Мерцаловым про ампулу и приказ собираться в дорогу.

Что дальше — я уже рассказывал.

И все это я без утайки поведал новым друзьям в Инске, когда Май попросил рассказать о главном. Там, на берегу, у костра. Я говорил, говорил, а Света, Май и Грета стояли, взявшись за руки, слушали и не перебивали.