«Если», 2006 № 06 (160) - [45]

— Все он, — с неожиданной злобой сказал Мамэн и посмотрел на кибитку, где как раз заворочалось что-то грузное и неповоротливое. — Зачем он нам? У табора своя дорога, пусть и он ищет свою.

— Не нам менять полевой закон, — сказал Челеб. — Иди спать, Мамэн. Не хочешь спать, гитару возьми, зажги молодых, уж очень уныло они сидят у костра.

— От самой Дании идем, — сказал Мамэн, не реагируя на слова барона. — Цыган себе принадлежать должен. Почему я вынужден тащиться в незнакомые дали только для того, чтобы Гость увидел мир?

От него пахло молодым потом, злостью и тоской.

— Глаза и уши, — напомнил Челеб. — Колеса и дом. Не нам менять закон. Не нам нарушать однажды данную клятву. Уйди, Мамэн, подумай. Отцы ведь не были дураками.

Он повернулся и пошел прочь, к костру, где Знатка рассказывала детворе страшную сказку.

— В этом таборе боялись кошек, — негромко и загадочно говорила она. — Так страшились, что даже слово «кошка» боялись произнести. Вместо этого так и говорили — «мэумытко»! А все потому, что среди цыган живет сказка о трех кошках. Сказку эту можно рассказывать только в ту ночь, когда на небе появляется полная луна. В этот день, безопасный для цыган, и кошку можно назвать ее настоящим именем. «Однажды темной ночью упали с неба в табор три кошки, которые пожрали нутро коней и выцарапали глаза цыганам. И никто в таборе ничего не мог поделать с ними. А потом эти кошки поселились на берегу реки у моста. Когда цыгане проезжали мост, кошки начинали прыгать лошадям на головы и тащить их с повозки в воду. Вот поэтому, чтобы не случилось нападения кошек, цыгане, пока не переедут мост, причитают: «Мэумытко, мэумытко, сыр проладача паны — дачи туки баллас!»[14]. Кошка и пропустит их через реку и жертвы за то не потребует.

— Знатка, Знатка, расскажи про Николу Угодника, — попросил детский голосок от костра.

— А вы сидите смирно, — сказала старуха. — Будете кричать, придет ночью бэнг, сунет всех крикунов в мешок и отнесет на речную мельницу. Будете там до скончания дней своих колесо вместо реки крутить! Про Николу Угодника каждый из вас наизусть все знает давно, чего мне голос надсаживать?

Никола Угодник всегда был главным покровителем конокрадов. Нет у них большего святого, чем Никола Угодник. Со всеми хлопотами, со всеми заботами своими они к нему обращаются. Ярмарку в праздник Николы Угодника считают самым прибыльным делом. Без молитвы ему ни один конокрад не пойдет на дело. А все потому, что однажды поклялся Никола Угодник: «Сдерите с меня кожу, поломайте все кости, если я не помогу цыгану украсть лошадь!». Поэтому каждый цыган хранит в своем шатре маленькую иконку Угодника и молится ему в нужный час. А если ожидает его в ночи неудача, возвращается цыган злой и яростный на рассвете, хватает иконку и бросает ее вон из шатра со словами: «Обманул меня Никола!». И валяется Угодник у порога, пока цыганская душа не успокоится и жалость к нему не почувствует. Тогда наклоняется цыган за иконой и прячет ее назад под свою перину.

Что-то толкнуло Челеба Оглы вернуться. И вовремя он поспел — верный кнут только и успел овить сыромятью кисть закинутой во взмахе руки Мамэна, нож проделал в брезенте длинную прореху и воткнулся в дерево повозки. Мамэн вскрикнул от боли, но тут же съежился, ожидая жгучих прикосновений кнута к спине, а из повозки сквозь образовавшуюся прореху уставился на него большой круглый глаз, и смотрел с таким изумлением, словно не верил Гость, что в таборе нашелся цыган, способный руку на него поднять.

Много вертелось слов на языке у Челеба", разные это были слова, но все бесполезные.

— Иди спать, — сказал он устало. — Люди увидят, совсем плохо будет. Скажут, совсем из ума выжил Мамэн, решил законы табора пеплом вчерашнего костра посыпать.

— Зачем он нам? — с истеричной ноткой сказал Мамэн.

Челеб промолчал.

Гость табору был не нужен, он сам нуждался в таборе. Всякий путешественник нуждается в средстве передвижения. А Гость нуждался в глазах и ушах обитателей табора, чтобы увидеть мир и запомнить все, что в нем есть. Иногда сам Челеб видел табор словно со стороны.

Гость путешествовал. Он хотел увидеть очень многое. Больше, чем табор мог ему показать.

4.

А утром оказалось, что Мамэн ушел.

Какой цыган уйдет из табора? Челеб таких цыган до сегодняшнего дня не знал. Цыган, потерявший свой табор, хуже гаджо, который после пожара стал бездомным. Гаджо может построить новый дом, цыган в любом таборе будет чувствовать себя словно гаджо. Человек может меняться, цыганский закон не меняется никогда. Наверное, женщину нашел, решил стать оседлым, с ремеслом завязать, деревенской жизни понюхать.

Помимо воли в Челебе Оглы вскипало раздражение. Табор за войну стал совсем малым, каждым человеком надо было дорожить. Сейчас уже Челеб жалел, что не поговорил ночью с Мамэном, не объяснил ему все, что знал сам. А с другой стороны, почему он должен кому-то что-то объяснять? Его слово — закон, кто, в конце концов, хозяин в таборе, кого должны слушать, закусив нижнюю губу?

Свое раздражение Челеб вылил на пришедшего утром гаджо.

Послушал его немного, раздраженно посмеиваясь в жесткие усы, сказал громко: