«Если», 2003 № 08 - [90]

И тут только вспомнила про манеры, традиционную честность и доброту, которой славится наш городок, откровенную и открытую манеру нашего люда. Нечего сусальничать с этой каргой. И попыталась удавить ее колодезной веревкой, но старуха внезапно исчезла.

После начались недели, полные гнева, бессонницы, горечи. Мама выметала всяких гусениц, сенокосцев, червяков и терпеливо копила гранаты, опалы, камеи и кольца. Я переживала время несчастья. Мне было жалко себя, и выплакивалась я каждый день насухо.

Однажды утром в амбар въехал принц — слухи привели — и с ласковыми словами поцеловал руку бедной Лидии. И взял ее в жены.

— Вы обе будете желанными гостьями. — Улыбнулся нам с Ма принц в шестьдесят четыре зуба.

Свадьбу праздновали три долгих ночи, и все, даже служанки, расхаживали в произведенных Лидией золоте и тиарах. Ма благоухала духами — совсем другая женщина. Я сидела, прикрывшись вуалью, молчаливая, как монахиня.

Как все справедливо, судачили соседки. У поганой и рот проклят, а ласковая и добрая в чести да богатстве.

Однако вскоре шепотки переменились. Купцы разносили с моря на озеро и обратно постыдный рассказ о прекрасной, но слабоумной Лидии, которую королевский сын заточил в башню. Когда слугам отказывало вдохновение, они щипали ее, чтобы Лидия хоть что-то сказала. Теперь она отрыгивала еще больше бриллиантов, жемчужин и янтаря — да без толку.

Хуже, чем без толку. Вы же знаете, что в наши дни гусям дают глотать бриллианты для пищеварения, а золотом вместо свинца заливают щели между камнями шпилей. Серебро теперь идет на подковки сапог. Рубины мелют для наждачной бумаги. Опалами стреляют из рогатки. Одни мостят дорожки топазами, другие сапфирами. И все потому, что Лидия нашептывает каждой ночью своими молитвами целую — в бушель — корзину драгоценных камней; банкиры и менялы их теперь не берут. Муж ее, принц, пребывает в отчаянии, он превратился в настоящую тень.

Ну а я больше не плачу. Щенков своих я распродала и занимаюсь теперь существами более низменными и экзотическими: всяких комаров да чешуйниц я просто давлю и стряхиваю. Головастиков скармливаю гадюкам, саламандр — аспидам. Рожденных мной насекомых я прореживаю — топлю, сжигаю, давлю — и оставляю только самых прекрасных, только самых редких.

На это необходимо время, но у меня его довольно.

Дело мое процветает, я обслуживаю пилигримов, странствующих сквайров, рыцарей, направляющихся ко Гробу Господню. Мои знамена полощутся на ветру: вот гадюка, губительница Клеопатры, а вот змей, бич Эдема, а вот шелкопряд — сокровище Востока… посмотрите, как он ест, посмотрите, как он прядет, посмотрите, как спит.

Монахи становятся в очередь. Посланцы бьются на мечах. Жулики платят, чтобы оказаться в начале хвоста. Ма водит их от клетки к вольеру, показывая злобным — ядовитых пауков, обрученным — бабочек, любопытным — скарабеев и сороконожек… Все они — удивительны.

Мы с Ма собираемся выкупить Лидию — за стрекозу и осиное гнездо. Принц готов продать ее за что угодно — улитку, змеиную шкурку, блестящего мотылька или жабу, чтобы отравлять ее слизью стрелы.

Или, если он предпочтет, за пчелиный рой, воск и яблоневый мед. За бабочку-сфинкса, хамелеона, летучую мышь. Любое животное драгоценнее самоцвета.

Каждую ночь мы закладываем ставни — чтобы не ворвались стреко-зокрады, вооруженные золотыми дубинками. Разбойники бродят по большой дороге с ножами, усыпанными изумрудами, дети пускают серебряными тарелками круги по воде. Ни одно живое создание не бывает слишком крохотным и обыкновенным — что детеныш ящерицы, что цирковая блоха, — и нет червяка, в котором не содержится чуда, даже в такой низменной твари, как я, обильная любовью и жабами.

Перевел с английского Юрий СОКОЛОВ

Мария Галина МУЗА В ЧУЖОЙ ЗЕМЛЕ

Не случайно фантастику называют Золушкой науки и поэзии. В самом деле, фантастику и поэзию связывает много общего — например, похожий взгляд на реальность, на мир через систему гипербол. В пользу «незримого родства» говорит и тот факт литературной истории, что поэты «Серебряного века» пытались даже вывести теорию «научной поэзии» — особого поэтического жанра, основанного на использовании атрибутики и тематики НФ. Впрочем, фантастическая поэзия — тема отдельного разговора, и мы, несомненно, к ней еще вернемся. Не менее интересной нам показалась связь иного рода, а именно — бытование (и весьма гармоничное) поэзии внутри НФ-прозы. Вы ведь замечали, что редкий фантаст проявляет равнодушие к стихосложению и стихоцитированию. Давайте вместе с московским критиком попробуем разобраться в этом феномене.

В бессмертном «Понедельнике…» А. и Б. Стругацкие ехидно отмечали, что если уж в НФ-текстах попадаются стихи, то либо известные, либо плохие. До какого-то времени так оно и было.

Начнем с известных.

«В мыслях настойчиво прозвучал рефрен стихотворения поэта эры Разобщенного Мира, переведенного и недавно положенного на музыку Арком Гиром…

И не ангелы неба, ни духи пучин

Разлучить никогда б не могли,

Не могли разлучить мою душу с душой

Обольстительной Аннабель-Лu!

Это был вызов древнего мужчины силам природы, взявшим его возлюбленную».