«Если», 2002 № 04 - [111]

Колбасника мы побили, но толку-то? Кости, жилы и хрящи этот мерзавец сплавлял в океан, не зря в бухту повадились касатки. От их плавников ночная вода была расчерчена огненными зигзагами.

Георгий Иосифович Гуревич первый обратил внимание на мой необычный опыт.

Вы там бродите по краю ойкумены, написал он мне. Вы там видите закаты, вулканы, острова, богодулов, вообще странных людей с необычной кармой. Все они пытаются соскочить с Колеса жизни, и вы сами в этом активно участвуете. Бормотуха, водка «туча», плезиозавровые колбаски, зачем вам писать о какой-то бразильской сельве? Пишите о родных островах. «В литературе, видите ли, в отличие от шахмат, переход из мастеров в гроссмейстеры зависит не только от мастерства. Тут надо явиться в мир с каким-то личным откровением. Что-то сообщить о человеке человечеству. Например, Тургенев открыл, что люди (из людской) — тоже люди. Толстой объявил, что мужики — соль земли, что они делают историю, решают мир и войну, а правители — пена, только играют в управление. Что делать? Бунтовать — объявил Чернышевский. А Достоевский открыл, что бунтовать бесполезно. Человек слишком сложен, нет для всех общего счастья. Каждому нужен свой ключик, сочувствие, любовь. Любовь отцветающей женщины открыл Бальзак, а Ремарк — мужскую дружбу, и т. д. Что скажет миру Прашкевич?»

Я понял Георгия Иосифовича.

Островной опыт тех лет лег в основу двух книжек: «Каникулы 1971 года» и «Великий Краббен». Первая вышла в Магадане в 1975 году, что ее и спасло, вторая в 1983 году — в Новосибирске. И вышла как-то не к месту. Один за другим умирали генсеки, шли дожди. Осины в Академгородке трепетали, как приговоренные к смерти. На пустых прилавках магазинов валялись только детские соски и презервативы. Исчезло мясо, исчез кофе. Вернувшись из отпуска (Москва, Пицунда, Свердловск), я не привез ни грамма жизненно необходимого напитка. А тут, беспартийного, меня вызвали в горком партии. Первый секретарь, назовем его Федором Ивановичем, сочинил некий путеводитель по Новосибирску. Редактором назначили меня, я привел бесформенную массу материала в порядок. Получилась книжка, полная чрезвычайно полезных сведений. Например, указывалось, что в Новосибирске в сутках, как и в Москве, двадцать четыре часа. Строгая правдивая книга. Федору Ивановичу хотелось поощрить меня за отличную работу. «Чаю? Кофе?» — спросил он, встретив меня. — «Конечно, кофе». — «Почему конечно?» — удивился Федор Иванович. Я объяснил. Мол, исчез кофе из советских магазинов.

— То есть как это? — насторожился Федор Иванович.

До него доходили слухи, что я еще тот тип, но по доброте партийной он не хотел этому верить. И тут из лукавого доброго человечка он вмиг превратился в строгого, отвечающего за счастье народа первого секретаря горкома партии.

— Кофе нет… — пробормотал он. Нехорошей нервной тревогой несло от этого бормотания. — Кофе нет… — И беспокойно нажал звонок.

Вошла секретарша, милая женщина с высокой грудью, широко расставленными ногами, полными оптимизма глазами.

— Что такое? — строго спросил Федор Иванович. — У нас нет кофе?

— Да почему же? — ответила секретарша. — Любой!

— Ив зернах? И молотый? И растворимый одесский?

— Ив зернах. И молотый. И растворимый одесский, — ласково подтвердила секретарша, еще шире расставляя ноги.

— Так сварите по чашечке, — облегченно распорядился Федор Иванович. — И принесите пару банок отдельно. В зернах и растворимого.

И после того, как кофе был выпит, а деловой разговор закончен, Федор Иванович молча пододвинул ко мне банки. Презент, догадался я. И прочел в торжествующих глазах партийного секретаря: «У нас нет кофе! На, выкуси, падла, антисоветчик! Вот он кофе, перед тобой! Видите ли, кофе у нас нет!»

«Великий Краббен» вышел в Новосибирске в октябре 1983 года.

Вышел он тиражом в 30 000 экземпляров и сразу пошел в продажу. Но торговали книгой недолго, уже на другой день специальным приказом Госкомиздата РСФСР весь тираж был отозван из магазинов и свезен на склад. Я, правда, успел купить пару пачек у знакомого грузчика — за бутылку. Позже соседка по дому, оказавшаяся невольной свидетельницей (а может, и соучастницей) указанного действа, рассказала мне, что прежде чем отправить книгу под нож, ее везли в артель слепых. Слепые срывали с книги твердый переплет. Мудрое решение, ведь не литерами азбуки Брайля были набраны похождения Серпа Ивановича Сказкина — бывшего алкоголика, бывшего бытового пьяницы, бывшего боцмана с балкера «Азия», бывшего матроса портового буксира «Жук», бывшего кладовщика магазина № 23, того, что в селе Бубенчиково, бывшего плотника «Горремстроя» (Южно-Сахалинск), бывшего конюха леспромхоза «Анива», бывшего ночного вахтера крупного научно-исследовательского института, наконец, бывшего интеллигента («в третьем колене» — добавлял он сам не без гордости). Простой и отзывчивый человек Серп Иванович Сказкин наткнулся в кальдере Львиная Пасть на дожившего до наших дней плезиозавра. Доисторическая тварь гналась за Сказкиным, но Серп Иваныч умел делать ноги.

«Кто сказал, что Серп не молод?» Невинная шутка была признана надругательством над символикой страны. Разводясь с женой, Серп Иванович рубил китайские пуховики бельгийским топориком, крушил тайванским ломиком чешскую мебель. «В то время как в Египте, в Уругвае, в Чили, в Южной Корее томятся в мрачных застенках борцы за мир, истинные коммунисты, чистые люди, — писал официальный рецензент Госкомиздата РСФСР, — Прашкевич требует свободы узникам Гименея!» Ну и все такое прочее.