«Если», 2001 № 09 - [4]

— Тогда пойдем, — приказал Джеймсон, и робот помог ему встать.

Джеймсон оделся сам, но после этого был вынужден сесть и передохнуть. Он даже почти добрел до лифта, но тут робот осторожно подхватил его под руку, и чем дальше они шли, тем тяжелее человек опирался на робота. Лифт открылся, и они ступили в большую комнату со множеством полупрозрачных овалов из стекла и металла. Шум стоял невообразимый, десятки людей шныряли из угла в угол. У Джеймсона даже уши заболели. Те помещения, в которых он бывал до этого, казались теперь настоящими оазисами тишины и уюта. Джеймсон заткнул уши и оглядел присутствующих. Все были молоды и красивы.

— Нам дали блок 88762-10, — сообщил робот, подводя Джеймсона к овалу почти рядом с лифтом. — Откройся, — велел робот, и стеклянная дверь скользнула в сторону. Внутри стояло два кресла, совершенно одинаковых, только перед одним не было штурвала. Робот усадил Джеймсона в правое кресло. Место пассажира?

Сам робот устроился во втором.

— Закройся, — скомандовал он, и стеклянная дверь закрылась. Талию и руки Джеймсона немедленно обвили кожаные ремни.

— Бюро переписи населения, — приказал робот. И они оказались в воздухе, между скалами из камня и металла. Лучи солнца, отражавшиеся от облицовки из нержавеющей стали, слепили глаза невыносимо ярким блеском. Джеймсон заслонился рукой. Далеко внизу мелькнул лес, а на горизонте сверкнула лента реки.

— Где мы? — спросил он робота, и тот назвал город, о котором Джеймсон слыхом не слыхивал.

Они находились в самой гуще «уличного» движения: справа и слева грациозно скользили такие же овалы, разрезая неподвижный воздух.

— Зрелище тебя пугает? — поинтересовался робот. — Твое сердце бьется слишком часто. Я могу затемнить стекло с твоей стороны.

— Сердце бьется потому, что я наконец снова живу, — обронил Джеймсон, наблюдая, как овалы проваливаются вниз.

Роботы-служащие бюро посылали его из комнаты в комнату, и роботу пришлось нести хозяина. Ему было очень стыдно, но идти самому не осталось сил. Нигде не видно ни каталожных шкафов, ни бумаг, ни книг. Если внимательно прислушаться, можно было разобрать человеческую речь. Здесь они говорили в обычном ритме, и только сейчас стало понятно, как сильно изменился английский.

К нему подошла высокая женщина, столь же совершенная, как фотомодели в его время. Она оказалась директором бюро и очень удивилась, узнав, что кто-то лично явился за информацией.

У них действительно имелись сведения о Роуз. Она пережила его на восемьдесят лет. Успехи медицины подарили ей долгую жизнь. Она выходила замуж еще два раза и пятнадцать лет спустя после его смерти родила вторую дочь.

Хотела ли она встретиться с ним в будущем? Восемьдесят лет и два брака… столько событий…

— Ее тело подвергали заморозке? — спросил Джеймсон.

Записей об этом не обнаружилось.

На следующее утро из «Сотбиз» прислали проект с наивысшей пока оценкой его снимков, из чего следовало, что аукцион принесет достаточно денег, чтобы заплатить долг и оставить Джеймсону небольшую сумму и робота впридачу. Больше всего стоили фото Энди и Роуз с ее шрамом. Кроме того, робот сообщил Джеймсону, что в год смерти Роуз девяносто семь компаний занимались криогенным сохранением. С тех пор восемьдесят две разорились или слились с другими фирмами.

— Но что в таком случае происходило с хранившимися у них мозгами? — встревожился Джеймсон.

Робот, не колеблясь, перечислил голые факты:

— Пытались продать контракты другим криогенным компаниям. Если же покупателей не находилось, вступала в силу статья о непредвиденных обстоятельствах. Мозги жертвовали науке или утилизировали.

Этим же днем Джеймсон вышел из душа и, подойдя к высокому зеркалу, залюбовался своим идеальным телом. Почти такое же, как в первой жизни, только молодое и загорелое. Врачи выбрали этот пигмент и заверили, что Джеймсон может сменить его в любую минуту, только плати! Он не сказал им, что в прошлом, старея, мысленно представлял себя именно таким: поджарым, мускулистым, смуглокожим. И очень удивлялся, когда, подходя к зеркалу, видел пожилого, болезненно тощего мужчину с редеющими волосами. И все же это тело было несколько другим. Прежде всего, оно выше на полдюйма. Но не это делало его неестественным. Присмотревшись, он понял причину. Недоставало отметин той, прошлой жизни.

Джеймсон провел ладонью по левой коленке. Поднес руки к глазам.

Ни одного шрама. Даже на животе. Очевидно, у него снова появился аппендикс.

Он опять потер колено. Давным-давно Джеймсон сильно поранил его, когда гнался за сестрой Кэрол: она на лошади, он на велосипеде, все быстрее и быстрее по лабиринту дорог, паутиной опутавших просторы Айдахо. Наткнулся на бугорок и покатился по щебенке, рассадив локти и колени так, что на левом остался шрам. Годы спустя Кэрол, встречая брата в аэропорту, с сокрушенным видом дотронулась до рубца на лбу, полученного в Танзании, когда разъяренный носорог боднул его «лендровер».

Почувствовав, что замерз, Джеймсон сорвал с вешалки полотенце и вытерся.

До сих пор он и не сознавал, что шрамы, и даже их отсутствие, несут в себе воспоминания.

Джеймсон в последний раз взглянул на плоский живот, провел пальцем по тому месту, где некогда белела бороздка, оставшаяся после операции. Мать дежурила у его постели всю ночь, когда он метался в полубреду после наркоза. Сколько ему тогда было лет? Семь или восемь? Какими прохладными были ее руки, лежавшие на его лбу…