«Если», 2001 № 06 - [110]

Итак, оказавшись во сне в Петербурге неопределенного далека, автор моделирует свою счастливую Россию. В результате общественного переворота Россия освободилась от гнета самодержавия и крепостничества, превратившись в страну просвещенную и демократическую, где все имеют право на образование и равны перед законом. Странствуя по будущему Петербургу, альтер-эго писателя с восторгом демонстрирует читателю перемены. В помещениях многочисленных казарм, которыми был переполнен город, разместились общественные школы, библиотеки, академии. Михайловский замок превратился в Дворец Государственной Думы, в Аничковом дворце разместился Русский Пантеон, где собраны статуи великих русских героев и общественных деятелей. Но строительству любого нового общества, как известно, сопутствуют неизменные ритуалы жертвоприношений. В данном случае Улыбышев решил пожертвовать Александро-Невской лаврой, которую россияне попросту разрушили как символ религиозного фанатизма, воздвигнув на монастырских руинах триумфальную арку. Столетие спустя большевики реализовали-таки мечту писателя-декабриста, правда, не в Петербурге, а в Москве, и вместо триумфальной арки соорудили бассейн…

Вполне закономерно, что новая Россия сменила и государственную символику: место двуглавого орла на российском флаге занял феникс — символ «свободы и истинной веры» (не понятно, правда, что это за вера). Но вот штришок, который не может не насторожить: показав перспективы благостной жизни, автор мимоходом упоминает о пятидесятимиллионной армии, которую утопическое государство содержит якобы «для внутреннего спокойствия»… Декабристские утопии расчистили дорогу утопиям социалистическим. Хрестоматийный пример последней — «Четвертый сон Веры Павловны» Н. Г. Чернышевского (1863), который, собственно, и является первым в русской литературе певцом социалистической утопии. Роман «Что делать?» слишком хорошо известен читателям еще со школьной скамьи, поэтому не станем на нем задерживаться.

В 1840 году вышел роман Владимира Соллогуба «Тарантас», где тоже есть утопическая глава — сон-путешествие героя в идеальную Россию. Но это Россия, рожденная фантазией писателя-славянофила. Внешне она вполне согласуется с представлениями демокра-та-«западника» Чернышевского. Все тот же вариант: Труд — Братство — Равенство. Ну, может, чуть в более пасторально-патриархальных тонах. Однако Соллогуб — за усовершенствованные традиции. Утопический мир Соллогуба куда более приятный, уютный, цельный. Здесь царит культ добровольного труда, здесь почитают науки и уважают человека и национальное достояние (будь то искусство или природа). Автор не предлагает «готовый» вариант идеальной России, а пытается экстраполировать движение россиян к социальному благополучию. «Мы шли спокойно вперед, с верою, с покорностью и надеждой… Терпением разгадали мы загадку — простую, но до того еще никем не разгаданную… Люди кричали много о своих правах, но всегда умалчивали о своих обязанностях. А мы сделали иначе: мы крепко держались обязанностей, а право, таким образом, определилось у нас само собой». Поучительное чтение, не так ли?

«ДАЛЬНОБОЙЩИКИ»

Мы убьем машинами вселенную,

Под железом умерла земля,

В наших топках бьется солнце пленное,

И в бессмертной стали нет добра и зла.

Андрей Платонов

Уже в первой половине XIX века фантасты все чаще стали обращаться к вопросам науки. Как следствие, появились «технологические» версии будущей России. Идеал фантастов-«технократов» — это мощная, технологически оснащенная Российская Империя, стоящая во главе всего остального мира. Именно стремительное развитие науки и техники, полагали они, позволит России занять лидирующее положение. Вероятно, сами авторы сомневались, что это произойдет в ближайшем будущем, поэтому «русский Золотой век» они предусмотрительно относили как можно дальше во времени.

Самый яркий пример «индустриально-имперской» утопии — это, конечно же, незаконченный роман князя В. Ф. Одоевского «4338 год» (1835). По существу, перед нами первая в России подлинно державная утопия. Россия XLIV века по Одоевскому — это «центр всемирного просвещения», достигший небывалых успехов в науке, технике и культуре, объект подражания для всех других народов. «Мы, китайцы, ныне ударились… в безотчетное подражание иноземцам, — сетует китайский студент, странствующий по Российской Империи.

— Все у нас на русский манер: и платье, и обычаи, и литература; одного у нас нет — русской сметливости… Примечательным штрихом социальной жизни страны является и то, что в правительстве наряду с министрами транспорта, юстиции и т. п. на равных присутствуют философы, поэты, историки, художники, мнение которых авторитетно для российского общества…

В данном контексте нельзя не вспомнить и другую любопытную персону литературной жизни позапрошлого века. Вероятно, нет в истории русской литературы более противоречивой фигуры, нежели Фадей Булгарин. Оценка его творчества и общественной деятельности неоднозначна и сегодня. Но немногие знают, что «Видок Фиглярин» (так окрестил Булгарина А. С. Пушкин) был одним из зачинателей отечественной научной фантастики.