«Если», 2001 № 05 - [71]

Шуршание за спиной отвлекло Первую-Среди-Матерей, и она умолкла.

Прости, Первая-Среди-Матерей, — взволнованно произнесла на стегти Лита. — Сестра потерялась. Я только сейчас ее нашла. Позволь мне забрать ее.

— Забирай.

Впервые Рису стало любопытно, как жила Первая до того, как поселилась под Костями Создателя. Работала в лавке, помогая партнеру-торговцу тканями, стряпала и прибиралась в человеческом жилище? Производила ли на свет детей, были ли среди них мальчики, думает ли она об их судьбе?

Первая-Среди-Матерей дождалась, пока стихнут детские голоса, а потом указала кивком на кучку костей, оставшуюся на полу, побуждая Риса продолжить работу.

Но он видел на этих костях всего лишь повторение символов, уже пущенных в дело, либо неудачные и отбракованные рисунки. Ни один не соответствовал только что услышанному причудливому звуку.

Она подняла двупалую руку.

Это священный звук. Говорун не слыхал его на рынке. Это «Виу», Белая Птица. Знака для него не найти среди обычных рисунков. Это мужской звук, форму для него должен создать кипик. Говорун с Перекрестка Печали должен заменить душу кипика, которую он потерял.

Интеллектуальный подъем, вызванный приемом альфа-комплекса, покинул его в одно мгновение. Разбор символов с помощью представительницы инопланетной расы был сродни рутинным обязанностям лингстеров. Но вряд ли от них когда-нибудь требовали сознательно внести человеческий элемент в зарождающийся инопланетный алфавит.

Выполнить требование было проще простого: один-единственный значок из неисчислимого множества, рожденного историей человечества и других миров галактики! Но даже этот скромный дар стал бы вмешательством совершенно чуждой культуры, что строжайше запрещалось. Нарушение этого закона всегда приводило к бедам, даже если дети менее развитых культур умоляли землян о помощи. Как и все лингстеры, Рис клялся никогда не пренебрегать этим запретом.

— He могу, — сказал он. — Прости.

— Почему не можешь?

— Я не могу отдать тебе знак, корни которого по другую сторону Перекрестка Печали. Это слишком опасно.

— Я хочу, чтобы этот труд был завершен, прежде чем я умру, — произнесла она очень спокойно, словно называя цену рулона ткани.

— У меня мало времени. Ты сделаешь это или умрешь. Даю тебе один день на размышление.

Две Матери выросли из-под земли, словно дожидались ее команды, и отвели Риса в его камеру.

Снова оказавшись в темноте, он почувствовал страшную усталость и неспособность связно мыслить. Первая-Среди-Матерей предложила ему страшный выбор. Если он пойдет ей навстречу, то нарушит клятву. Ни разу в жизни он еще не совершал даже мельчайшего поступка, который повлиял бы на судьбу инопланетной расы. С другой стороны, погибнуть ради клятвы значило нарушить обещание, которое он дал умирающему Чандре Пателу, — защитить его семью. Если он погибнет, девочки навсегда расстанутся с надеждой попасть на базу «Калькутты».

Словом, ему предстояло выбрать между вмешательством в развитие чужой культуры — крохотным прикосновением к ней, даром в виде пустякового символа — и страданием, а то и смертью детей комиссара. Что по этому поводу сказала бы Гильдия?

— Данио!

Он вздрогнул. Оказалось, что он уснул. На сей раз Лита явилась без свечки и воды.

— Данио, я боюсь за Джилан. Она вся горит!

— Как видишь, меня держат взаперти.

— О, боги! Разве трудно просто открыть дверь и выйти?

И он услышал, как отворяется дверь из ветвей.

— Каким глупым вы иногда бываете, Данио! Мне стоило лишь дотронуться до этой створки, чтобы понять: на этот раз ее не заперли.

Если Первая-Среди-Матерей предоставила ему возможность сбежать, то только потому, что знала: ему все равно некуда деваться — хоть одному, хоть с дочерьми комиссара. Эта мысль повергла его в уныние.

— Так вы взглянете на Джилан?

Лита нетерпеливо схватила его за руку и вытянула из клетки, потом повела в кромешной тьме, пока в коридоре не забрезжил свет, просачивающийся из главной пещеры.

— Не знаю, чем ей помочь. Я не врач.

— На всякий случай прижмитесь к стене. Лучше им не знать, что вы на свободе.

«Я бы не назвал это свободой», — подумал он и сказал вслух:

— Может быть, она отравилась здешней пищей?

— Она всю жизнь ела пищу стегов. Няньки кормили ее с грудного возраста. К тому, что ели мы с матерью, она даже не притрагивалась. Скорее!

Джилан сидела, скрестив ноги, на широкой каменной скамье, покрытой ярким шелком. У нее над головой в подсвечнике на стене горело несколько свечей. Рис увидел разноцветные глиняные бусы на нитке, грубую деревянную куклу в шкурах — такие же игрушки, какими забавлялись стегские дети под базарными прилавками. Совсем как местный торговец, она что-то царапала тростинкой на кусочке глины. Ее щечки покрывал лихорадочный румянец. Дотронувшись до лба малютки, Рис ощутил жар.

Однако, на его взгляд, девочка не выглядела больной. До Риса дошло, что она что-то бормочет — тихо, почти беззвучно повторяя одно и то же. Он бы назвал это пением, хотя и это было неточно… Рис похолодел. От догадок, одна невероятнее другой, у него зашевелились волосы. Он упал перед ребенком на колени. Звуки тотчас стихли.

— Детка, повтори еще раз, для меня, — попросил он. — Пожалуйста!