«Если», 1999 № 05 - [48]

— Но ведь система оценки — это не проблема. Вы платите музыкантам за то, что они играют. Насколько хорошо они играют — это оценка субъективная, ведь правда? Тем не менее вы в состоянии решить, кто вам нравится. А для объективной оценки просто надо подождать, а затем оценить, насколько правильны были принятые политиками решения.

— Хм, может быть, это труднее понять, чем я думал. Давай обратимся к идее рекламы. Политики рекламируют свою хорошую работу.

— Да? Тогда здесь нет сложностей. Можно найти политика, который работает лучше всех. Тогда вы выбираете его, и он зарабатывает больше денег. Так?

Я сокрушенно покачал головой.

— Есть еще одна вещь. Люди не всегда говорят правду. Поэтому трудно сказать, действительно ли политик хорошо работает, ведь он может солгать в своей рекламе. Чем лучше звучит реклама, тем больше вероятность, что он будет избран. В основном, их выбирают не потому, насколько удачно они управляют, а потому, насколько ловко они лгут.

Глупо, конечно, проецировать человеческие эмоции на инопланетян, но готов поклясться, что Хреса был ошеломлен. Он попытался сказать что-то, но не смог. Дожидаясь, пока он соберется с мыслями, я развлекался тем, что представлял себе лица членов контактной группы, обнаруживших, что я проделал с их раздутым и взлелеянным самолюбием.

Я подумал, не пора ли мне подать документы, чтобы стать гражданином государства ональби, хотя бы вплоть до исполнения смертного приговора.

Члены контактной группы, несмотря на мое невысокое мнение о них, обладали большой властью: в определенной ситуации они могли снять с должности даже капитана. Они могли бы поджарить меня в масле и разрезать на мелкие кусочки, оставив их на усмотрение ональби. Сказать, что я рисковал своей головой, было бы явным преуменьшением.

Наконец Хреса пришел в себя.

— А вы не советуетесь с…

Здесь компьютер оказался не в состоянии перевести слово; оно просто прозвучало. Это слово было «анваби».

— Попробуй еще раз, Хреса. Не получается.

После нескольких попыток мы были вынуждены признать поражение. Обидно, потому что Хреса придавал большое значение этому понятию, но для ональби оно было настолько обычным, что прежде ему никогда не приходилось объяснять его смысл.

От меня было мало толку. Я промерз до костей и не переставая дрожал. Как ни содержателен был разговор, пора было возвращаться в хижину, к теплому очагу, иначе ональби уже не пришлось бы беспокоиться о том, как меня казнить.

Мы распрощались. Хреса пообещал мне подбросить топлива для очага.

Я совсем обессилел, и, когда перебирался через гребень, руки разжались, и я полетел вниз по склону долины.

Хреса не мог прийти мне на помощь. Ональби не умеют ходить по наклонной плоскости. Надо сказать, что мое узилище, совершенно надежное для ональби, для человека оказалось чисто символическим, доказательством чему служили мои частые визиты на гребень кальдеры.

Единственное, что Хреса мог сделать, это позвать на помощь через компьютер. Появились несколько ональби, но в данных обстоятельствах они могли быть лишь наблюдателями. По счастью, довольно скоро прибыли люди и не без труда спустились к тому месту, где я лежал. Меня торопливо осмотрели и пришли к выводу, что я сломал руку, ногу и, возможно, ребро, а ко всему этому получил множество ушибов, царапин и прочих повреждений. Я терпел осмотр со стойкостью, на какую только был способен. Когда стойкость иссякла, я начал издавать стоны. На обратном пути к хижине я перестал стонать и на нестерпимую боль реагировал только ругательствами.

Доктор по имени Лэмон явно был человеком опытным. Пока доктор штопал меня, Хикок в течение 10–15 минут безуспешно пытался раздуть огонь. Лэмону надоело беспрерывно наталкиваться в тесной хижине на Хикока, и, выгнав незадачливого истопника, он быстро развел огонь сам. Затем снова вернулся ко мне, оставив Хикока снаружи морозить нос и прочие части тела. Поскольку Хикок был для меня не слишком желанным гостем, мое уважение к Лэмону возросло. Док еще некоторое время возился со мной, потом сказал, что теперь все в относительном порядке. Он предложил перевести меня в медицинский отсек корабля, но я ответил, что останусь там, куда определили меня ональби, и что прецедент слишком серьезен. Доктор явно был недоволен, но настаивать не стал.

Он оставил мне несколько болеутоляющих таблеток, а затем выбрался наружу, пообещав регулярно наведываться ко мне, начиная с сегодняшнего вечера. Тут в хижину неуклюже ввалился Хикок.

Теперь, когда Лэмон ушел, Хикок не стал тратить времени зря.

— Ты соображаешь, что делаешь, Пол? Думаешь, кок больше подходит для переговоров с этими тараканами, чем контактная группа?

Я раз или два слышал, как кто-то из наших называл ональби тараканами, поэтому само это слово меня не шокировало. Но когда его произнес Хикок, член контактной группы, я все же был слегка удивлен.

— Я не вел никаких переговоров.

— Разумеется, — саркастически скривился он, — ты просто сделал все возможное, чтобы испортить то, чего нам удалось достичь за последние три месяца.

— Что испортить? Ты сам говорил, что вы ничего не достигли. Хикок, ты и я — и ональби, о чем свидетельствует запись, — не питаем относительно достигнутого никаких иллюзий. Хреса только что не назвал вас дураками.