«Если», 1998 № 03 - [102]

Времена с конца двадцатых до середины пятидесятых годов были глухими в отношении абсолютного большинства направлений фантастики — господствующим и практически единственным жанром оставалась пресловутая «фантастика ближнего прицела», на разные лады описывающая приключения комсомольцев, строящих радиоуправляемый трактор или экономичный автомобиль.

Следующим по массовости жанром были так называемые «романы о будущей войне», по которым специализировались забытые ныне Ник. Шпанов или П. Павленко. К жанру утопии отнести их было трудно, тем более что утопия, пусть даже коммунистическая, в те годы тоже была негласно запрещена — считалось, что ничего лучше советского настоящего придумать невозможно. Поэтому эти произведения можно отнести и к альтернативной истории. Бытует также мнение, что альтернативной историей можно назвать и романы типа «Кубанских казаков» Семена Бабаевского, поскольку описанные в них утопические картины благоденствия советского народа иначе как фантастикой назвать чрезвычайно трудно.

Наступившие во второй половине пятидесятых годов перемены тоже отразились в первую очередь на других жанрах — герои фантастических романов предпочитали осваивать космос или изучать глубины атома. На историю обращали внимание совсем мало. А если и обращали, то это была в основном античная история — эстетический канон, заданный И. Ефремовым, черпал свои истоки именно в культуре античной Греции.

Кажется, единственной попыткой обратиться к не столь древней истории поначалу были «Записки хроноскописта» Игоря Забелина. Даже машина времени долгое время оставалась в нашей фантастике всего лишь забавным аттракционом, а о параллельных мирах и альтернативных вероятностях-отражениях большинство писателей тогда еще и не помышляло.

Видимо, первым опытом описания альтернативной вероятности была небольшая повесть Севера Гансовского «Демон Истории», опубликованная в альманахе «Фантастика-67». Главная мысль автора вполне соответствовала традиционной материалистической философии — законы Истории жестко детерминированы, изменить ее ход невозможно, а конкретная личность не играет никакой роли: вместо убитого героем в 1913 году некоего Юргена Астора приходит некто Адольф Шикельгрубер, и история второй мировой войны повторяется. Но с некоторыми нюансами — именно эти, блестяще и вкусно выписанные детали придают повести очарование, не тускнеющее со временем и сменой литературных вкусов и политических реалий. Впоследствии Гансовский еще не раз возвращался к этому жанру. Рассказ «Человек, который сделал Балтийское море» декларирует уже диаметрально противоположный подход — географию Земли нашего времени определяет воля одного-единственного неандертальца, которому пришло в голову прокопать новое русло протоки… Однако следующий и гораздо более солидный опыт Гансовского в этом жанре, несмотря на возросшее литературное мастерство, выглядит все же менее эффектно, чем первый. Роман «Побег» не выходит за рамки сформированного канона — герой, будучи заброшен в Россию конца XVIII века, начинает менять историю по своему разумению: строит крестьянскую утопию, готовит современное оружие и даже изготовляет атомную бомбу… Но, организовав восстание и придя к власти, осознает, что изменил мир только к худшему, ввергнув страну в пучину бесконечной и кровопролитной войны.

В конце 80-х годов вышел сборник повестей Андрея Аникина «Вторая жизнь», тематика которого прямо анонсировалась как альтернативная история. Правда, общее направление философии автора сводилось к невозможности глобальных изменений в общей исторической канве — смерть Бонапарта весной 1812 года приводила лишь к тому, что поход на Россию возглавил Евгений Богарнэ (повесть «Смерть в Дрездене»). В других вещах автор вообще не стал затрагивать судьбы сильных мира сего, а ограничился описанием вариантов судьбы «маленьких людей».

Впрочем, маленькими бывают не только люди, но и страны — вот и замыкается история некоего микроскопического островного государства на бесконечном повторении одного и того же цикла, а судьба каждого жителя острова на ближайший день публикуется в утренней газете (повесть Геннадия Прашкевича «Счастье по Колонду»).

Собственно же теория множества параллельных миров-отражений закрепилась в нашей фантастике в начале восьмидесятых. Примером может служить повесть Олега Кора-бельникова «И распахнутся двери», где продемонстрировано существование альтернативных реальностей, в одной из которых трагически погибший в нашем мире герой повести остается жив. Вообще-то впервые параллельные пространства мелькнули у нас еще в повести А. и С. Абрамовых «Хождение за три мира» (1966). Однако там они использовались героями в основном для исследования будущего…

В романе Владислава Крапивина «Голубятня на желтой поляне» герои-дети способны путем несложного магического обряда переходить в миры, которые оказываются всего лишь искаженными отражениями нашего. В последующих вещах Крапивина мироздание выглядит как грандиозный многомерный кристалл, гранями которого и являются параллельные миры. Попасть в них можно и с помощью суперсовременной науки. Но магия, зачастую недоступная прагматичным взрослым, служит для этого гораздо эффективнее. Естественно, история в этих мирах тоже течет по-разному, хотя отдельные персонажи способны стать героями сразу во многих мирах.