«Если», 1997 № 11 - [81]

Эверетт поморщился, как от боли.

— Возможно.

— Да, Эверетт! Кэйл в этом уверен.

— А Кэйл… — Он не договорил. Кэйла здесь нет, но это не важно. Она говорит словами Кэйла. И вообще, лучше считать, что перед ним сам Кэйл в ее образе, с ее голосом. Лучше, чем думать, что он запрограммировал ее или управляет издали. Впрочем, не имеет значения.

Он отстранился.

— Что-нибудь не так? — Она посмотрела ему в глаза.

— Мне надо знать, кто я.

— Я знаю, кто ты.

— Скажи.

— Ты Эверетт. Ты любишь Гвен. Эверетт для Гвен. Точь-в-точь, как я. Гвен для Эверетта. Гвен с Эвереттом. — Она заморгала и потупилась, затем снова посмотрела ему в глаза. — Эверетт, ты меня любишь?

— Да. Но я не…

— Выходит, я тебя знаю.

— Нет, — сказал он. — Ты меня не знаешь.

— Но почему?

Он отодвинулся от нее на постели.

— Можно, я тебе кое-что покажу?

Она безропотно кивнула.

Он перенес ее в Шляпвилк.

* * *

Они очутились на автомобильной стоянке подле Комплекса. Шпарило солнце, дул ветер пустыни; у обоих вмиг пересохло в горле. Афиши по-прежнему утверждали, что во всех кинозалах идет только «Хаос». Асфальт жег подметки, норовил добраться до пяток. Хаос поморщился и потянул Гвен за руку под козырек служебного входа.

— Эверетт… — заговорила она.

— Здесь меня надо звать Хаосом, — перебил он.

Хаос достал из кармана старые ключи и отворил дверь. Они вошли в коридор, что вел в проекционную кабину.

— Почему я должна звать тебя Хаосом? — Гвен жалась к стене коридора. Она, похоже, боялась.

— Потому что это мое здешнее имя. — Он протянул руку, коснулся ее плеча, и она робко улыбнулась. — Может быть, я сам себя так прозвал. Ведь я участвую во всем, что здесь делается. Я помогал создавать это местечко.

— Не понимаю. Место уже ничего не значит, так сказал Кэйл. Он говорит, что может сделать любое место, какое захочет. И ты, Эверетт, можешь.

— Это другое место, не такое, как те, что Кэйл делает. Я его создавал не в одиночку. Оно мне даже не нравится. Но оно — часть меня. Часть, которую я могу вспомнить.

Он затворил дверь, заточил себя и Гвен во мрак. Но путь он помнил и знал, что не забудет никогда. Схватил Гвен за руку и повел вверх по лестнице.

В проекционной кабине все было по-прежнему: старая аппаратура под слоем пыли, грязные одеяла, заткнутые под кровать. Сигареты лежали там, где он их оставил. Он вспомнил, что не курил со дня отъезда. Он вспомнил тот день, спор с Келлогом в сухом водохранилище, побег. Он разорвал и сбросил липкую паутину воспоминаний, усадил Гвен на кровать и зажег свечи в углах кабины.

— Ты здесь жил? — спросила она.

— Пять лет.

— Эверетт, по-моему, ты ошибаешься. Кэйл мне сказал, что ты думаешь, будто не был с нами пять лет, но ведь это не так.

Все, что она знала, она знала со слов Кэйла. Эверетт видел: Кэйл не пожалел труда на подготовку. Чтобы Гвен, когда придет ее час, с блеском сыграла свою роль. Чтобы она не упустила свой шанс стать настоящей.

— Не важно, — сказал Эверетт. — Я здесь был, и я это помню. Для меня прошло пять лет.

Она недоверчиво покачала головой и вдруг нахмурилась, взглянув ему в лицо.

— Ты не похож на себя.

Он кивнул. Здесь его волосы были спутаны, кожа темна от загара, зубы нечищены.

Она прилегла на кушетку.

— Ладно. Я увидела. Теперь я знаю.

— Нет, — сказал он. — Тебе придется съездить со мной. Мне надо, чтобы ты видела все.

Он усадил ее в машину, и они поехали по городу. Сначала отправились «заправиться» к Декол. Эверетт представил Гвен, Декол одарила ее щербатой ухмылкой и рукопожатием. Хозяйка дала два квартовых молочных пакета со спиртом, Хаос запер их в багажнике. У Сестры Ушекожи он добавил бутыль супа и две печеные птичьи ножки в алюминиевой фольге, бывшей в употреблении. «Сколько времени я уже не видел консервную банку или продрейнджера? — подумал Хаос, и в уголке сознания родилась мысль: — А были ли в действительности продрейнджеры, или они тоже выморочены Келлогом?»

Потом он повез ее за околицу, в пустыню. Там они сидели на горбах соляных барханов, смотрели на закат и ужинали.

Мысли его бродили далеко. Он долго сидел в молчании, Гвен тоже. Наконец она осведомилась тишайшим голосом:

— А другое место сделал Кэйл? Дом для нас? Он похож на тот, где ты жил прежде?

— Да.

— Почему мы туда не отправились? — спросила она. — Там лучше, чем здесь.

— Я хочу, чтобы ты меня узнала. Это тоже моя часть.

— Эверетт, это худшая твоя часть. Все это лишнее. Ты ведь отсюда сбежал.

— Разве не в этом суть любви? — спросил он. — Если любишь, люби и худшую часть. — Он знал, что уходит в сторону. Говорит о любви, когда надо говорить о настоящем и поддельном.

— Не знаю, — сказала она.

— Ну так вот, Гвен, мне кажется, что сейчас от меня осталось только это. Худшая часть.

— А мне кажется, ты себя жалеешь. — Она положила на фольгу кость с жилистым мясом. — И еще мне кажется, это тухлятина. Я не верю, что ты мог создать такую помойку, это жуткое место — только для того, чтобы меня сюда затащить.

Он смотрел вдаль, туда, где заходящее солнце играло на полотне автострады, и думал о своем путешествии в Калифорнию, о том, что оставлял, как ему верилось, позади, и о том, к чему, как ему верилось, стремился.