«Если», 1997 № 11 - [6]

Бошамп хмыкнул: объяснить внезапную странную перемену в поведении пришельцев можно по-всякому, эта гипотеза не лучше и не хуже других. Но что они вытворяли! Малые треножники шлялись вроде бы без надзора и сеяли разрушение наугад, а большие скакали, как цапли на болоте, дико взмахивая сочленениями и составляя резкий контраст с достойным спокойствием иглы Эйфеля.

Минут пять — десять мы молча разглядывали пленников: надо же, их снаряд промчался сквозь невообразимые бездны пространства лишь для того, чтобы расколоться, ударившись на Земле обо что-то особо жесткое и оставив своих пассажиров фактически беспомощными. И теперь, в железной клетке, они не производили впечатления силы — или притяжение нашей планеты сковало их? А может, их поразила апатия иного рода, допустим, упадок духа?

— Находясь здесь, — объявил Бошамп, — я размышлял о занятном обстоятельстве. Одной странности. Нам твердят, что у них все тройственно… три ноги и руки, три глаза…

— Зарисовки в газетах появились несколько недель назад, — отозвался я.

— Совершенно верно. Но обратите внимание на существо в центре. На то, вокруг которого расположились все остальные, то ли защищая его, то ли привлекая его внимание…

Я сразу понял, какое существо он имеет в виду. Оно было чуть больше других, с более узкой конической головой.

— Да, оно чем-то отличается от других, хотя я не вижу…

Я запнулся, потому что именно в этот момент увидел!..

— Постойте… его ноги и руки — их же по четыре! И они расположены иначе. Может, оно принадлежит к иной расе, например, к расе рабов или, напротив, господ? Или… — Я издал торжествующий крик. — Бошамп! Командные треножники… я, кажется, знаю, что они делают! Более того, похоже, это дает нам определенный шанс.

На мостах через Сену творилось чистое безумие, а река под мостами была забита трупами. Нашей группе потребовалось два часа на то, чтобы пробиться сквозь панический поток беженцев к позиции, откуда можно было разобраться, как развивается танец.

— Как, по-вашему, они подошли ближе или нет? — справился я у сопровождающего нас лейтенанта. — Они движутся к центру по спирали с постоянной скоростью?

Молодой офицер подтвердил мои предположения:

— Да, месье. Теперь ясно, что все три сойдутся у Эйфелевой башни. Только вот зачем, и будет ли это продолжаться дальше…

Я рассмеялся, припомнив образ, пришедший мне на ум раньше, — Цапли, скачущие на болоте. Сравнение обрело новую силу, когда я посмотрел на действо снизу вверх, на могучие боевые машины, топочущие, вертящиеся волчком, раскалывая здания и сотрясая почву при каждом антраша. Из порванных подземных труб со свистом вырывался пар, обрушивались подвалы и склепы — а танец продолжался. Три чудища подкатывали все ближе к избранной цели, а та ждала спокойно и скромно, как гигантская стальная невеста.

— О, не сомневайтесь, лейтенант, они действительно сойдутся. Вопрос в другом: будет ли у нас к этому времени все готово?

Мозг работал в лихорадочном темпе.

Одно из главных условий для того, чтобы предвидеть будущее, — способность верить в чудеса. Так я и сказал журналистам.

Сейчас настает критический момент, когда все, о чем до сих пор лишь праздно толковали, может прийти в движение и породить чудо. Прекрасные слова, только что они значат? Породить чудо — это мобилизовать внутреннее зрение, чтобы оно собрало в фокус все возможности, какими беременно настоящее, и… и…

И что? Герц, открытые им волны, электрические цепи, конденсаторы, провода… Бошамп нервно огляделся вокруг.

— Даже если мы сумеем привлечь внимание военных…

— В подобных случаях армия бессильна. Я думаю о другом, — сказал я вдруг, ощущая необъяснимую уверенность в себе. — Марсиане вскоре приблизятся вплотную к центру, который их так влечет. Мы должны подготовить к этой минуте все необходимое.

— Что именно?

— Ничего сверх того, — тут я подумал о двойном смысле слова, которое само собой выскочило из подсознания, — что используется как материал для сопротивления.

События той долгой ночи для меня сжались и слились. Я нащупал ядро идеи, но ее осуществление громоздило перед нами один барьер за другим, и они казались непреодолимыми.

Но я сперва не принимал в расчет таланты других людей и в особенности умение руководить, свойственное моему другу месье Бошампу. В дни франко-прусской войны он командовал батальоном и на своем участке одолел врага, не ведая дезертирства. Будь у нас побольше таких, как он, Седан бы не пал. Его голос взмывал над бегущей толпой и выхватывал из потока тех, кто не утратил воли противостоять позору родного города. Он указывал на меня, — похоже, меня почитали многие. Мое сердце раздувалось от гордости при мысли, что французы — и француженки! — вновь обретают волю при упоминании моего имени, видимо, в уверенности, что уж я-то найду способ нанести ответный удар.

Я старался изложить свои идеи в возможно более живой форме, но, увы, краткость никогда не принадлежала к числу моих достоинств. Пришлось подавить досаду, когда дерзкий американец в присущей его народу импульсивной манере вскочил и заорал:

— Ну конечно! Верн, хитрый старый лягушатник, вы попали в точку!..