«Если», 1997 № 06 - [69]

— На фронте время спрессовано, рассуждать просто некогда, — говорит профессор Кекелидзе. — Но уже потом личность начинает анализировать, что же с ней происходило, и не всегда выносит оценку в свою пользу.

И еще им нужна хоть какая-то стабильность, уверенность в будущем: у них будет работа, их не выбросят на обочину жизни. А таких гарантий в России получить не может никто.

То, что происходит с «афганцами» и «чеченцами», — это не болезнь, это, еще раз повторяю, нормальная реакция организма. Специалисты могут в принципе им помочь. Но нужно выделить деньги на отлаживание системы медико-психологической реабилитации ветеранов. Пока же на ней предпочитают экономить.

— Я вот знаю, что в Подольском военном госпитале существовала должность врача-психолога, — говорит Елена. — По штату он обязан был работать с теми, кто получил тяжелейшие увечья и от кого отказались родственники. Несчастных называли «мешками» (ампутированы и руки, и ноги, обожжена большая часть тела). Но с основной массой раненых, не говоря уж о тех, кому повезло повоевать и остаться невредимыми, не занимался никто. Их было слишком много. Я, конечно, не имею в виду тех ветеранов, которые потом повредились в уме и с которыми «работают» в больнице имени Ганушкина. В союзе ветеранов Афганистана как-то вводили штатную должность психолога. Милая такая девочка туда устроилась, после университета… Через месяц она оттуда ушла, и, по-моему, должность по-прежнему вакантна.

А порой им нужно только- то, чтобы их кто-то сочувственно выслушал. Мне вот несколько раз «плакались в жилетку» некоторые из бывших ветеранов, которые на людях создавали себе имидж «крутых». Но при этом, конечно, они были уверены, что их слова останутся только между нами.

Елена говорит, что ей то ли везло, то ли интуитивно она так выбирала людей, но приходилось ей сталкиваться, главным образом, с теми «афганцами», которые не ныли, не жаловались постоянно на жизнь. «Бывает, мне очень паршиво, а позвонит один из моих друзей — веселый, радостный, шутками сыплет, и я думаю: что я ною из-за ерунды, если человек без ног способен так держаться».

Мы сидим за столом с Андреем. Он теперь зарабатывает на жизнь тем, что трудится на строительстве церкви. Андрей читает молитву, крестит еду. «Ты так перед каждым приемом пищи?» — спрашиваю я. — «Конечно».

За спиной у парня война в Афганистане.

— Афган огорошил меня сразу, с первых шагов, когда нашу колонну только вводили через Кушку. При спуске с перевала нас обстрелял снайпер… Сначала было просто страшно. Потом стало не то что все равно, но нашлось против страха лекарство — работа. Конечно, могли убить. Однажды под Гератом в машину, где работала наша радиостанция, влетела граната. Жарко же, дверь была открыта. Я ее увидел боковым зрением, сделал шпагат и ногой вытолкнул. Она разорвалась под колесом. В ушах с месяц погудело, а потом ничего. Тогда о религии я не думал. Уже через много лет, когда пришел к вере, то осознал что многие поступки в прошлой жизни были греховными, в том числе и во время службы. Не за то виню себя, что стрелял. Они стреляли в нас, мы — в них. Но мне приходилось бить людей. Русских. Одному я так вмазал прикладом…

Вряд ли мое обращение к православию было связано с войной. Хотя… Там у меня сформировалось несколько иное отношение к жизни. В Афганистане твое слово было более значимым, что ли. Сказал — сделал. Сказал «не трогай», — значит, не трогай. Соврал — получи свое. Экипаж становится твоей семьей, ты о них заботишься, те же сапоги выбиваешь у прапоров (поскольку выдавали обувь на полгода, а разваливалась она в среднем за месяц).

А на гражданке все это размыто. Ложь может скрываться за правдой и наоборот. Я уверовал, когда у меня распалась семья. Наверное, сам виноват: я был слишком жестким к человеку, считал, что всегда во всем прав. Жена предпочла другого. И вот, когда выяснял отношения с соперником, понял, что еще секунда — и бес вложит мне в руки оружие: готов был убить его. Осознал это, ужаснулся. С этого и начал разматываться клубок событий, приведших меня к вере в Бога.

Но в мирной жизни замаливают прошлые грехи отнюдь не все. Знаком я и с другим человеком, далеким от христианского смирения. За плечами у него спецназ и несколько «горячих точек» в бывшем СССР. «Это у тебя на руках что?» — «Следы от наручников, — гордо объясняет он. — Сегодня опять повинтили». Я не знаю, как в него это вбивали, но вбили: чувство превосходства над всеми, особенно в том, что касается рукопашных схваток, и притупленный инстинкт самосохранения. Он уже несколько лет как демобилизовался, и, кажется, у него капитально «едет крыша»: чем дальше, тем все чаще, уже по нескольку раз в месяц, он влипает во всевозможные истории — от глупых ресторанных разборок («Пойдем выйдем!») до регулярных задержаний милицией… У него в сознании навсегда впечатано: отпор нужно давать на каждый недружественный жест, немедленно и любой ценой.

На всю страну уже прогремели кровавые разборки между двумя группировками бывших «братьев по оружию», прошедших Афганистан, апофеозом которых стал взрыв в Москве прошлой осенью (по странному совпадению, представители одной из них почему-то все гибли от взрывов, а в лидеров другой непременно стреляли).