«Если», 1995 № 02 - [70]

Он, по-моему, целиком погрузился в воспоминания. У него даже дернулась, как будто от тика, щека, а зрачки блеклых глаз необыкновенно расширились.

Я безнадежно сказал:

— А, может быть, вам лучше вообще оставить меня в покое? Десять лет в своем прошлом я уж как-нибудь проживу. Осторожненько так проживу, высовываться не стану. Но зато и гарантия, что здесь-то меня не найдут. А там, в будущем, вы ко мне просто не явитесь. Вы же видите, как-то не складывается у нас. Все, что предлагаю, вам не подходит: голод, войны, а также ненависть и любовь. Почему-то вы это все безоговорочно отвергаете. Я уже и не знаю, что можно еще предложить. Семинар в этом смысле ничуть не облегчил ситуацию. Там — теория, а тут — реальная жизнь. Вам, наверное, следовало бы выбрать кого-то другого.

Зоммер, однако, меня не слушал: осторожно втянул в себя воздух, повел, как локатором, головой и расставил ладони, точно принимая сигналы.

— Нет, — сказал он после длительного молчания. — Нет, по-моему, здесь все в порядке. Извините, меня насторожил эпизод с телевизором. — И, наверное, успокоившись, весьма снисходительно объяснил: — К сожалению, тут все не так просто, как кажется. Вы однажды уже просили хлеба, и тогда начался поворот к земледелию и ремеслу. Народ жаждал любви и мира: пожалуйста, у человечества есть Нагорная проповедь. Захотелось личной свободы — началась Реформация, приведшая к множественности конфессий. К сожалению, все уже было. А каковы результаты? Хлеба, чтоб накормить голодных, по-прежнему нет, войны стали ожесточеннее, особенно за последний век, а дарованная свобода приводит к затуханию личности. Человек растворился в среде вещественных благ: погружается в быт, превращается в окультуренное животное. Вы, по-моему, слышали об этом на семинаре. Нет, здесь требуется что-то иное. — Зоммер неожиданно замолчал и вдруг, сморщившись, сунул руку куда-то за ворот рубашки, с наслаждением почесался и выпрямился несколько обескураженный. Мордочка его слабо порозовела. — Прроклятие!.. — смущенно сказал он. — Досаждают слабости человеческого организма. То одно отвлекает внимание, то — другое. Между прочим, как вы полагаете, нас здесь покормят?..

— Наверное, — сказал я.

Дверь открылась, просунулась голова Жозефины.

— Тебя к телефону…

— Меня, точно? — одновременно тревожась и изумляясь спросил я.

— Тебя, тебя, такой вежливый голос…

Я глянул на Зоммера, который пожал плечами, а затем вышел в прихожую и взял со столика трубку.

— Сергей Петрович, вы нашу передачу смотрели? — сразу же спросили меня. — Вот сейчас, она прошла по первой программе?

— Кто это? — выдавил я, внезапно похолодев от предчувствия.

Вежливый голос в трубке сказал:

— Неважно. Просто мы хотели увидеться с вами. Возвращайтесь обратно, ваша квартира свободна. Мы восстановили там всю прежнюю обстановку. А теперь — дополнение к показанному материалу.

В трубке что-то негромко щелкнуло, и Рита, как будто из могилы, произнесла:

— Сережа, я тебя жду. У меня все в порядке, но ты поторопись, пожалуйста. Я тебя очень прошу: приходи обязательно…

И опять внутри что-то щелкнуло.

— Эй!.. — растерянно прошептал я. — Подождите минуточку, не разъединяйте!.. — Из прихожей я видел Риту, раскладывающую в это время салфетки. Она чуть прогибалась так, что обрисовывалась фигура. Чувствовалась в ней некоторая оживленность. И одновременно она находилась за десять лет от меня и безжизненным ровным голосом говорила, точно под чью-то диктовку.

— Все в порядке? — спросил Зоммер, появляясь в прихожей.

— Да, — надеясь, что он не прислушивался, кивнул я.

— Ну и отлично! Зовут…

Зоммер что-то жевал, равномерно двигая челюстью, — проглотил и понюхал затем следующий кусок колбасы. И лицо его выразило очевидное наслаждение.

Светлые глазенки замаслились.

— Вкусно, — сказал он…

Мне казалось, что в помещении пахнет дымом. Это был довольно обширный гулкий зал с мощным каменным нефом, поддерживающим низкий свод, совершенно без окон и находящийся, видимо, ниже земной поверхности. Вероятно, было сделано все, чтобы придать ему некоторое подобие уюта: темным бархатом была задрапирована облезлая штукатурка стен; прикрывая кирпич, висели картины религиозного содержания; громоздился в простенке двух ниш распятый деревянный Христос, причем краска на дереве уже местами облупилась; еле слышно шуршал, по-видимому, включенный, кондиционер, и ворсистый ковер растянулся от нефа до каминной решетки. Желтело медное ограждение. Полукругом стояли три кресла с широкими подлокотниками и торчал перед ними на тумбочке прямоугольник плоского телевизора — горка видеоаппаратуры возле него образовывала уступчатую пирамиду.

Дыма, вроде бы, не было.

И тем не менее мне казалось, что горький раздражающий запах пропитывает помещение. Я сразу закашлялся. Я, наверное, уже сроднился с гарью пожаров. Дымом пахло в квартире, куда я, шагнув, переместился из прошлого, дымом пахло на лестнице, когда я спускался к «мерседесу», ожидающему меня, вдоль всей улицы слоились сиреневые густые усы: воздух был напластован, как будто в призрачной штольне. Солнце создавало ощущение миража.

А когда «мерседес», прорываясь к окраинам, мягко вылетел на середину выгибающегося моста, обнаружились в открывшейся панораме проемы развалин: зубы зданий, скорлупы задранных крыш и колышущаяся над ними поросль рыхлого дыма.