«Если», 1995 № 02 - [55]

У реально богатых людей появляются корпоративность, чувство принадлежности к значимой общественной прослойке. У них свои клубы, стиль одежды, марки машин, манера общения. Эти люди уже начали селиться в определенных районах. Явно априорное свойство всякой элиты — желание «закрыться», уйти от посторонних взглядов. Многое в жизни ее представителей уже ритуализировано. Помню, как «жаловался» один известный бизнесмен и политик, что вынужден покупать себе очень дорогую машину и определенной марки, ибо так в его кругу принято.

Бизнес-элита уже представляет собой большую силу, и ее влияние на политику, общественную жизнь, надо полагать, будет все более возрастать по мере дальнейшей концентрации капитала. Сейчас идет процесс поглощения мелких компаний, банков более крупными. Ленин это, надо признать, хорошо описал.

Ритуализирована достаточно и жизнь тех новых русских, которые дали начало термину. Возьмите их непременную кожаную куртку, которая может быть более или менее «крутой», обязательные бриллианты у жен, норковые (не соболиные, заметьте) шубы. Что касается идеологии, на словах, новые русские — «почвенники», однако в стандартах жизни ориентируются на Запад, поскольку там эти стандарты несравненно выше. Если такой человек обладает солидным капиталом, он становится амбициозным, хочет влиять на политику — оплачивает создание партии, покупает депутатов, финансирует политическую кампанию. Это таит большую опасность для общества: к власти могут прийти силы с мафиозной психологией. Так было в Италии, где представители мафии получали министерские портфели. Подобные попытки уже дела-лисьиу нас. Пока только попытки, но в ближайшем будущем это может стать явлением и нашей общественной жизни…

А Я САМ…

(Взгляд психолога)

Что вкладывается в понятие «новые русские»? Говоря о новых русских, чаще всего представляют себе этакого широкоплечего громилу или людей из «мерседесов», их дам в мехах, завсегдатаев казино и т. п. Но пора уже, наверное, подумать о них как об определенном типе ментальности, новом культурном типе, складывающемся на наших глазах. При всей неудачности термина «новые русские», он отражает некоторую правду — недаром же термин возник, «прилепился», вошел в обиход. В самом деле это — русские, в широком, со стороны взгляда Запада, понимании, то есть российские, из России, люди. И они, действительно, новые. Неведомые, невиданные доселе.

В чем же их новизна как некоего типажа?

Каждый более или менее оформленный культурный период имеет свой образ, образец человека, к воплощению которого стремится. Некую мечту, идеал, упование. Пусть эта мечта не всегда воплощается в жизнь, но она является путеводной, ориентирующей общество. Если взять дореволюционную русскую культуру, это — стремление к духовности, ценности православного христианства, милосердие и т. п. Это было ценимым в судьбе народа и в судьбе отдельного человека.

Говоря о советской эпохе, мы переходим к другим словам и упованиям. Образ человека здесь жесткий, безблагостный, непреклонный. Человек призван служить не милосердию и Богу, а партии.

Если перейти на язык психологии, можно сказать, что дореволюционная русская культура мечтала (повторяю, это не всегда воплощалось в жизнь) о человеке, для которого главными в конечном итоге являлись ценности духовные. Советская власть эти ценности решительно отбросила, создала первое в мире открыто богоборческое, атеистическое государство, где был сформирован особый тип человека. Для него главной добродетелью стало подчинение себя ценностям группы, коллектива, класса.

Ныне эта власть — по внешности — ушла, но остались прежние группоцентрические установки, которые не меняются в одночасье. Психология — вещь достаточно инерционная. Вот и «наступил на нашей улице праздник» сепаратизма и в соответствии с этими установками — почкования, группирования, отделения республик и областей, краев, городов, районов, домов и улиц. Прежде великодержавный, «большой», группоцентризм распался, точнее, расползся, на множество мелких. В нравственном плане страна пошла не вверх, а вниз. Не к духовному полюсу единения, а к расползанию на все более мелкие группы. За этим с неизбежностью следовал еще один шаг: от мельчающего группоцентризма к эгоцентризму, где правила поведения задают не Бог, не общественные ценности и даже не ценности какой-то отдельной группы, а Я САМ. И Я волен менять эти ценности и правила в зависимости от своих нужд и выгод. Люди вокруг будут мне друзьями до тех пор, пока они помогают мне в моих устремлениях, они же легко могут стать врагами, если пойдут в чем-то поперек.

Вот вам и «основа» новых русских.

Могут возразить: в чем же здесь новизна? Всегда были такие люди, всегда существовала подобная явно эгоцентрическая мораль, которую можно назвать прямо, грубее — уголовной. А новизна в том, что впервые эти люди, их мораль претендуют на главенствующую роль в обществе, на диктат своих ценностей остальным согражданам. Становится заметным, что мы стоим на пороге, а, может быть, уже и перешагнули его, оказавшись внутри криминального общества. В этом веке мы уже построили первое в мире атеистическое государство, теперь на очереди — государство криминальное. Криминальность надо понимать не только как продажность чиновничества, всеобщее взяткодательство, коррупцию, преступность, но прежде всего как поворот, проникновение, внедрение в сознание, по сути дела, уголовной морали, уголовных ориентиров и способов поведения.