«Если», 1995 № 02 - [53]

Я поднялся по лестнице; несмотря на тёплую одежду, я поёжился при мысли о том, что обеспокоенное лицо отца чем-то напомнило мне тётю Зу.

Воспоминание о том страшном вечере в Алике прочно засело у меня в мозгу — и вместе с ним кое-что ещё, некий вопрос. Что-то, связанное со смыслом страха, со смыслом легенд.

Дул сильный ветер, когда я закрыл за собой дверь и остановился, глядя на снег и на ограждение. Я заметил, что ворота были распахнуты настежь, грохоча на ветру. Больше не от кого было отгораживаться. Я подумал о Великом Локсе.

Каким образом легенда могла оказаться столь близкой к истине? Кем был тот человек, который впервые придумал историю о Великом Локсе Фу, вытягивающем мир из щупалец ледяного дьявола Ракса? А потом предположил, что однажды может начаться обратный процесс?

Наверняка это мог быть лишь человек, переживший предыдущий судный день.

Но как же он выжил, не имея в своём распоряжении никакой технологии? Он не мог иметь никакой технологии, иначе она оставила бы какие-либо следы — в конце концов, Великий Холод продолжался лишь сорок лет.

До меня дошло, что я куда-то быстро иду, чувствуя, как холод впивается в мой разум ледяными когтями, и я впервые подумал о том, почему, собственно, я боялся холода. Мне говорили, что таков инстинкт. Как боль предупреждает человека об опасности, так и страх предупреждает его о стуже. Но почему страх? Разве сам холод — недостаточное предупреждение?

Если только это не была память предков, унаследованная от тех, кто пережил ужасы последнего Великого Холода…

* * *

И тогда я понял, что в конце концов победил их всех и громко рассмеялся, стоя посреди слепящего, пронизывающего холода. Им не удастся выжить; они слишком грубы, слишком эгоистичны, чтобы выжить в своей искусственной подземной норе. И даже если каким-то чудом им это удастся, то, когда солнце снова осветит их лица, они превратятся в стариков, дряхлых стариков, выползших на поверхность. И даже их дети лишатся детства и никогда не будут плавать на лодке, смотреть на облака, скользить по поверхности грума. Они проиграли.

По мере того как холод вгрызался в меня, у меня перед глазами возникали видения красивой девушки, ногу которой схватил ледяной дьявол; я видел, как она засыпает, а потом просыпается, целая и невредимая, не помня о том, что спала, не помня о прошедшем времени.

И недавняя картина — пустые хижины, пустые палатки…

И давным-давно — маленький мальчик, просыпающийся на пороге перед дверью, бодрый и весёлый, а пока он спал, он не дышал, даже сердце его не билось…

И он не становился старше.

Мой разум начинал меркнуть, но я не чувствовал страха. Словно в тумане, я увидел Кареглазку, такую же юную, улыбающуюся мне под новым солнцем, обнимающую меня все с той же любовью; и это должно было наступить очень скоро, потому что об этом сне не оставалось воспоминаний…

Вскоре появились лорины.

Перевел с английского Кирилл ПЛЕШКОВ

>Публикуется с разрешения издательства «Александрия», представляющего интересы автора в России.

Ольга Крыжановская, кандидат философских наук Борис Братусь, доктор психологических наук НОВЫЕ РУССКИЕ

Общество, которое становится заложником своей элиты… Фантастическая гипербола автора не так уж далека от действительности.

Во всяком случае, нашей, российской, действительности. Семьдесят лет общество было заложником партийной верхушки, которая, надо отдать ей должное, все-таки пыталась проявлять заботу если не о человеке, то хотя бы о государстве.

Теперь, похоже, мы поступаем в распоряжение новой зарождающейся элиты. И это отнюдь не «третье сословие», о котором мечталось на заре реформ.

Кто же они, представители «нового класса»? Предлагаем вам два взгляда на эту проблему— заведующей сектором изучения элиты Института социологии РАН и профессора МГУ.

Признаться, мы испытали затруднения, подыскивая авторов для компетентного размышления на тему «новые русские». Так бывает всегда с явлением, фактом, казалось бы, очевидными и всем вроде бы знакомыми, — именно они особенно трудно поддаются классификации, определению, тем более научному. К тому же в самом термине явственна некая отстраненность термин произносящего, вроде той, с которой говорят: «эта страна». Вот и выходит, что есть русские, которые «старые», и русские какие-то иные. Какие же?

В известной степени массовое сознание (в силу массовой же оскорбленности, которую испытывают люди из многих слоев нашего населения, столкнувшиеся с жесткими рыночными реалиями) наделяет богатеющих на глазах сограждан свойствами резко отрицательными. С другой стороны, заметно желание в чем-то этим согражданам подражать. Посмотрите, какой обвальный характер приняло желание самых разных людей стать акционерами, пайщиками, партнерами, как говорит Леня Голубков, хотя печальный опыт некоторых из таких «партнеров» достаточно живописала отечественная пресса. А сколько явилось у новых русских подражателей в одежде? Знаменитый в 60-е годы свитер с глухой башней ворота и джинсы — униформа нонконформистской интеллигенции — легко уступил место кожаным курткам и широковатым штанам, зеленым и вишневым пиджакам. Разумеется, это признаки внешние, но за ними скрыто глубинное значение, которое полностью пока не может быть раскрыто.