Эскадрон комиссаров - [32]

Жара спала, и теперь оседала томительная духота. Аракчеевские клены повисли в пустом, тяжелом покое, даже вороны в это время сидели раскрылившись, с широко раздвинутыми клювами.

2

Рубили уже второй час. Куров проехал только два раза и сейчас, в очереди на левом фланге, сидел в седле нахмуренный и недовольный.

В стороне от взвода, там, где зигзагом выстроился ряд станков с лозами, ходил спешенный командир взвода и от времени до времени выкрикивал:

— Следующий! Бери галоп с места! Корпус, корпус вправо!.. Поздно ударил, видишь, как лошадь идет, надо рассчитывать.

Вскоре ему, видимо, наскучило, и он стал только выкрикивать:

— Следующий!

У станков, как часовые, стояли отделкомы и меняли срубленные лозы. Застоявшиеся лошади бежали на рубку как на проминку и с таким фуканьем при каждом взмахе, будто сзади у них стреляла холостыми батальонная пушка.

Нудно сегодня тянулось время на рубке. Рубка — самое любимое занятие кавалериста. Но сидеть в седле, ничего не делая, и ждать полчаса своей очереди — это по меньшей мере скучно. Зады начинают мозжить; приподнявшись в седле, их крадучись растирают ладонями, пытаются зевать, кашлять, но от этого легче не становится.

Чем дальше продолжалась рубка, тем больше Куров беспокоился. Однако его беспокоило не то, что ему придется рубить только через шестнадцать человек, а самый ход, результаты рубки. Только что проехал Миронов, из пяти лоз он срубил только три, а кольцо не поймал вовсе. Куров внимательно посмотрел на него. Ничего особенного. Миронов, как всегда, вложил клинок в ножны, похлопал по шее коня, высморкался в обе стороны и шагом подравнялся на левый фланг.

Буквально так же, как всегда.

«Может... однако...» — мелькнула неясная мысль. Куров пошевелил коня и, чуть выдвинувшись, взглянул Миронову в лицо. Миронов взмахнул глазами на Курова, будто спрашивая:

— Что? В чем дело?

Еще больше насупившись, Куров осадил коня обратно.

Ехал Илья Ковалев. Он заломил фуражку набекрень, подравнялся против станков, подмигнул взводу обоими глазами и в тот момент, когда комвзвода собирался прикрикнуть на него, ахнул и распластался в карьере.

Неплохо рубил Ковалев, очень неплохо. Он скосил все лозы, поймал кольцо и, сорвав его с проволочного крючка, далеко отбросил в сторону. Проезжая обратно, Ковалев сделал большой крюк и, прогарцевав в стороне, будто успокаивая лошадь, с оскалом озорной улыбки подъехал на фланг.

«Смеется, а все-таки что-то не то. Нет у него этого... общего. Если он радуется, то только себе: вот-де какой я веселый! Не то все. Все — не то», — хмурился Куров.

Рубил Баскаков, рубил Карпушев, Савельев, но ни в ком Артем не нашел нужного ему. У всех было одинаковое безразличие: сделал дело — и в сторону. Даже Липатов, человек внимательный и серьезный, и тот был какой-то... ну, не особенный.

Беспокойство и тревога, закравшиеся в начале рубки, не покидали Курова до конца занятий.

Во время мертвого часа он, лежа на койке, что-то долго старательно высчитывал. Вечером, как только пришли с чая, уложили кружки и оставшиеся огрызки сахара, он позвал товарищей в группу.

— Дело, ребята, погано, — обратился он, осматривая их по очереди.

— Какое дело?

— С договором... Проваливается... Заключить-то заключили, а... дальше-то не двигаемся.

— Брось ты, — отмахнулся Ковалев, не любивший серьезных разговоров. — У тебя всегда что-нибудь неладно.

Куров молча посмотрел на него.

— Вместо девяноста процентов на рубке сегодня мы дали только семьдесят два. Осталось еще одно занятие, и, если мы чего-нибудь не придумаем, оскандалимся на весь эскадрон.

Эти слова и невеселый вид Курова плеснули в красноармейцев холодом. Видя вытянувшиеся вдруг лица товарищей и сообразив, что, видимо, тут что-то серьезное, обмяк даже Ковалев.

— А с пикой не знаешь как? — вполголоса спросил Савельев.

— Откуда он знает? — загудел Карпушев, сердито взглянув на Савельева. — Не занимались ить ишо с пикой-то.

Замолчали. Украдкой посматривали на Курова, Липатова и Карпушева — взводных заводил, ожидая, что они что-нибудь должны решить.

— А ета... у их как? Не слышал? — кивая головою на стену, за которой был второй взвод, спросил Абрамов.

— Не знаю.

Опять помолчали. В коридоре громко хлопала дверь, из второго взвода слышалось глухое гуденье говоривших.

— Как же теперь?

— Чего как? — с досадой ругнулся Липатов. — Тут дело ясное, надо рубить.

До самой поверки просидел взвод над этим вопросом, но ничего исчерпывающего не придумали. Решено было рубить с деревянной кобылы, так как взводные учения занимали лошадей почти целый день и вечером на них работать уже нельзя.

На следующий день они прямо с уборки лошадей отправились за конюшни к деревянной кобыле, но из всего этого ничего не вышло. Кобыла была занята третьим взводом, рубившим здесь во главе с Люшкиным, а когда последние уступили ее и первовзводники начали рубить, для них стало совершенно очевидным, что они затеяли пустое дело. Рубка с кобылы людям, прослужившим без малого два года, — это все равно, что для профессора чтение букваря.

Бросили кобылу. Некоторые принимались рубить спешенно, но и из этого ничего не получилось.