Эскадрон комиссаров - [30]

— Куда ее, товарищ командир?

— Заприходуйте ее, — вмешался Смоляк, — и дополните и углубите в дело. Пошли, товарищ командир, а то скоро отбой. Пошли, пошли, — поднимаясь, еще раз повторил Смоляк.

Командир, виновато взглянув на делопроизводителя, решительно встал, поправляя снаряжение.

— Тут еще есть, товарищ командир. Срочные запросы... — добавил делопроизводитель.

— Готовьте на все запросы ответы, вечером подпишу, — из дверей уже бросил Гарпенко.

Полдень охватил их густотой и пряностью воздуха. Вырвавшись из-под угрюмо висевших каменных сводов над головой, Гарпенко, на минуту остановившись, упоенно потянул носом, полузакрыв глаза. Его широкая, развернувшаяся грудь вздымалась, ремни кавалерийского снаряжения скрипели, ноздри раздувались, вздрагивали.

— Ну пошли, — подхватив пальцами левой руки шашку, спохватился командир.

— Куда пошли? Сегодня ж работа дозоров!

— Ах да, правильно. — Гарпенко вспомнил, что эскадрон в поле и до него пешком не скоро доберешься. — Дневальный, лошадей! — крикнул он...

Из дверей конюшни вынырнула малиновая фуражка.

— Догоните нас по костовской дороге! — сказал Гарпенко.

Они повернулись и напрямик через эскадронное поле пошли к Костове. Вытоптанная трава плаца не путала ноги, подошвы ложились мягко, как на огромный ковер, густые кургузые тени бесшумно плыли за ними, изредка меняя контуры в изломах и неровностях почвы.

— Надо, товарищ командир, что-то придумать, — еле слышно вызванивая шпорами, заговорил Смоляк. — За этими циркулярами и директивами мы прохлопали пол-лета. Ведь мы почти не бываем с эскадроном, вместо командования читаем творчество старых, извини за выражение, бюрократов, отвечаем на их дурацкие запросы «о больных и здоровых лошадях по месяцам и в процентном отношении» и понемногу отрываемся от жизни, от людей, от боевой подготовки.

Командир, как только заговорил Смоляк, начал неприятно морщиться. Он и сам об этом думал. Эти циркуляры осточертели, опротивели, извели. Девять десятых он с удовольствием сжег бы, и от этого боевая подготовка только выиграла бы. Эскадрон имеет около шестидесяти дел, в каждом деле в среднем по полста занумерованных бумаг. Если все это нужно, то он не знает тогда, что называется самым обыкновенным бюрократизмом.

Гарпенко давил землю своей пятипудовой тушей с остервенением, будто под ноги ему попадали чернильные бюрократы.

— Что ты хочешь предложить? — спросил он Смоляка, криво усмехнувшись.

— Я?.. Предложить?.. — растерялся Смоляк. — Гм... да-а, предложить что-нибудь действительно не легко... Единственно, что можно предложить, это чтоб они, кроме учебных и боевых приказов, ничего не писали.

Смоляк усмехнулся.

Плац кончился. Вправо осталось офицерское кладбище, одинокое, запущенное, с вывороченными мраморными плитами. Мелкий крыжовник, малинник, крапива, репей и лапастый папоротник схоронили и складки могил, и кресты, и сваленные памятники. Вся эта заросль покоила могильную тишину, сторожила прах навсегда угомонившихся аракчеевских генералов, полковников, капитанов и поручиков. Только изредка случайно забредшим сюда одиноким мечтателям, то с тихой грустью, то с бурной страстью, то флегматично, то с безумной яростью, рассказывают деревья недавние былины и необыкновенные аракчеевские легенды.

На костовской дороге пылили босоногие мальчишки. Верхом на хворостинках, с деревянными шашками, с предлинными пиками, они играли в красных и белых. Красные лихо налетали и потому что их было большинство, подмяв под себя и бросив оружие, лупили белых кулаками. Из домов выбегали матери, разгоняли вояк и уводили ревущих героев-сыновей со вспухшими носами.

Из одной подворотни, прямо под ноги командиру, выбросилась ошалелая кошка с привязанным к хвосту валдайским колокольчиком. Колокольчик, ударяясь о землю, подпрыгивал, бил кошку по заду и по лапкам, оглушительно бренчал и этим приводил ее в безумный ужас. Она метнулась на дорогу, но из противоположного двора выскочила мохнатая косолапая собачонка и бросилась наперерез. Ослепленная ужасом кошка неслась на собаку, и последняя, забороздив по пыли, повернула наутек.

Сзади подскакал дневальный и, соскочив, развел лошадей для посадки.

Гарпенко и Смоляк молча закинули поводья и, вскочив, сразу взяли рысь. Они проехали гнилую речушку, в которую завалился Хитрович, свернули вправо и, отстегнув подбородные ремни, углубились в лес, то и дело отводя ветки деревьев от головы.

Вскоре лес начал редеть и оборвался одинокими елями. Перед всадниками — большое выгонное поле, изрытое складками и испятнанное редкими кустами ольховника.

Впереди по слабой проселочной дороге ехал красноармеец. Он часто останавливался, прижимался к кустам и, привстав на стременах, осматривался.

— Вот они, — увидя красноармейца, сказал Смоляк.

Командир дал шпоры, и они поехали к красноармейцу крупной рысью. Красноармеец увидел их и, колыхнувшись, скрылся в куст. Смоляк, обладавший хорошим зрением, видел, как он, осторожно разводя ветви, вглядывался в них и, видимо, признав, снова выехал на дорогу и тихо захлюпал. Впереди красноармейца, поднимаясь на взъем, показался взвод. Над полем, повиснув в бездонной вышине, свиристели свою веселую песню жаворонки.