Эшлиман во временах и весях - [7]

Взгляд его упал на разложенную на столе оккультную рукопись и скользнул по строке: «Вначале была тьма повсюду. Во тьме был свет».

Алеков поверил и заплакал.

Ночью ему снился свет, отражаемый оцинкованными плоскостями, неприятно напоминавшими внутренность рефрижератора. Потом появился и сам Алеков, то ли расплодившийся и заселивший пустоту, то ли многократно отраженный зеркальными плоскостями. Приплюснутый, он метался в оцинкованном пространстве, отыскивая источник света, а когда нашел, то свет был — как дождь.

* * *

Алеков проснулся, еще не понимая, где находится, еще свободный, еще отчетливо принадлежащий себе. Чувство это он вынес из сна, в котором разговаривал с отцом, настойчиво спрашивая его о чем-то. Алеков не помнил, ответил ли отец, но решил сегодня же писать исковое заявление с просьбой вернуть ему фамилию Александров.

Это решение укрепило его, помогло подняться и дойти до ванной. Наскоро сполоснувшись, он решил пораньше вывести Альму, чтобы окончательно протрезветь на воздухе и собраться с мыслями. На полу перед дверью он заметил фотографию белого колли с ясным отпечатком своего каблука, поднял ее и обтер обшлагом.

Стояла теплая размываемая рассветом ночь, таяли тени и истончались влажные пятна фонарей. Алеков спустил Альму с поводка и пошел безлюдными дворами к заброшенной строительной площадке. Он продвигался сквозь пустынный набирающий силу свет, легкий и равнодушный к своей судьбе, примиренный с нагромождением крупноблочных построек, словно бы уже не имеющих к нему отношения.

Наконец, он вспомнил о сегодняшнем профсоюзном собрании, на котором взялся зачитать заявление в защиту таких-то, и понял, что непременно расскажет о белом колли и наступившем времени жить вслух.

Алеков испугался, что прозвучит все это глупо, совсем, как вчера в пивном баре, и неизбежно вызовет неприятности, но какой-то новый, властно определявшийся в нем человек, был неуправляем, как зажатая в пальцах вишневая косточка.

Алеков понял, что с этим новым человеком, по всей вероятности, Александровым, ему не справиться, и благоразумно притих, предоставив себя судьбе.

Выскочив на заброшенную строительную площадку, Альма весело обежала круг и виновато остановилась, словно вспомнив об утраченных щенках.

— Вперед, Альма! — подбодрил ее Алеков. — Вперед!

Он оглядел все сильнее проступающие на синем мрачные контуры типовых строений, в чьих блоках миллионы людей досыпали последние сладкие минуты, — и вчерашнее чувство всечеловеческой связи овладело Алековым.

Облокотившись о ковш ушагавшего экскаватора, умиротворенный Алеков внимал брезжущему часу сна и свободы, таящим минутам, еще отделявшим людей от звонков будильников. Алеков прикрыл глаза, стараясь не думать о действительности, разверзшейся за этими синими минутами.

Еще стоял брезжущий час сна и свободы, и Алеков не хотел…

…еще не хотел понимать окружившую его тишину враждебного присутствия. Эта тишина сдавила его сознание, предвещая скорое и неотвратимое насилие, но Алеков не хотел, из последних сил не хотел…

Посреди площадки возвышалась Альма, застывшая в несбывшемся, недоведенном движении. Она тянулась к Алекову, и какое-то бесполезное усилие совершалось в ее горле.

Внезапные тени легли на площадку клином, расходящимся от огромного кобеля. Он стоял перед Алековым, гладкий и светящийся, словно отлитый из металла.

Алеков отпрянул, больно ударившись о железо, втянул от боли голову и, как из укрытия, увидел скользящие глаза собак. Он понял, что шел их час, последние минуты их часа.

Вожак глядел прямо перед собой, и холодные синие искры стекали с его шерсти. Он осуществлял свое право, он ждал. Алеков осмелился, отчаянно, как в детстве, шагнул вперед, взглянул в неправдоподобно близкую мерцающую глубину его глаз — и недвижимый идол ожил, внезапно и жутко ощерился. Обжигающий рык подавил Алекова, он ослабел, и сладкий озноб, как судорога, передернул все его существо.

Тотчас свистящая рябь скользнула по стае, серые тени окружили Альму и раздался ее короткий быстро подавленный визг. Хрипящие тени сузились и сомкнулись вокруг ее бьющегося, теряющего форму тела.

Вожак стоял перед Алековым. во всей своей силе — равнодушный отлитый из синего света — а потом потерял к нему всякий интерес, отвернулся и вошел в расступившуюся свору.

Алеков еще чего-то ждал, слушая звуки поедаемой плоти, а потом опрометью помчался к дому.

* * *

Через неделю, когда синий циферблат «Пекина» замыкался на без четверти девять, Алеков с закрытым бюллетенем в. кармане скользнул мимо памятника Маяковского. Привычно взглянув на бронзовые штанины самоубийцы, он вспомнил, что в незапамятные времена на поэтином месте стоял гипсовый агитационный кролик, призывавший заменить собою исчезнувших коров, свиней и баранов.

— Ге-ра-а-си-ммм, — пропел из угла Федор Грибов, и рабочий день начался.

Отдел получил премию за типовой проект 1-511. Алеков же был лишен премии и вызван в Первый отдел для конфиденциальной беседы с участием приглашенных товарищей.

В течение всего рабочего дня Алеков глубоко осознавал, искренне признавал и торжественно обещал. Он даже подписывал бумаги с осуждением тех-то за подписание бумаг в защиту таких-то, что служило знаком особого доверия к Алекову, работнику незапятнанной в прошлом биографии и трудового происхождения.