Еще один год в Провансе - [7]

— Тебе следует понять, что во Франции некоторые вещи просто считаются слишком важными, чтобы их доверять женщинам.

Женщина-врач, женщина-адвокат, министр — с точки зрения Режи, странно, но еще куда ни шло. Женщина-повар — или, упаси Господь, сомелье — нет, нет и нет. Режи чувствует себя очень неуютно. Это против порядка вещей. Le bon Dieu, добрый Боженька такого не возжелал. Профессиональная кухня — мужское дело.

Режи был вынужден проглотить свои слова однажды в зимнее воскресенье за ланчем в «Оберж де ля Эгебрюн». Он осторожно стартовал с gratin[11] из швейцарского мангольда, без всяких трудностей перешел к тушеной баранине и завершил все это горкой сырного ассорти да мощной порцией шоколада в луже crume bouettlé[12] — и все это вышло из-под женских рук.

Выйдя из ресторана, мы остановились. Я ожидал, что он признает свою неправоту. Ничуть не бывало! Он просто приспособил свой шовинизм к моменту.

— Только во Франции можно найти кухню такого класса в такой глуши, как наша. — Режи возвел руку к горам и солнцу, льющему свет в котловину долины. — Рады, что вернулись?

Конечно рады, спору нет.

Нераскрытое убийство красавца мясника

Моя первая встреча с Мариусом едва не закончилась смертью с первого взгляда. Его высокую фигуру я заметил издалека. Засунув руки в карманы, Мариус шагал по середине дороги, ведущей в деревню. Заслышав шум двигателя, он повернулся ко мне — то есть понял, что автомобиль приближается. Из опыта я знал, что на этом участке дороги возможны непредсказуемые маневры пешеходов, велосипедистов, трактористов, собак, кур и иной домашней живности, посему сбросил скорость. К счастью для нас обоих, нога моя покоилась на педали тормоза, которую я и вдавил в пол, как только он прыгнул к моей машине, раскинув руки, будто для объятий. Остановился я примерно в полутора шагах.

Он кивнул мне и неспешно направился к пассажирской дверце.

— Bieng[13], — услышал я знакомый южный акцент. — Вы в деревню. Мой Mobylette[14] в ремонте.

Он попросил высадить его перед кафе, но, когда я остановил машину, не спешил покинуть сиденье, зачарованный тусклым мерцанием мелочи в отделении за рычагом коробки передач. Эти монеты я скармливал счетчикам на платных стоянках.

— Не одолжите мне десять франков? Надо позвонить…

Я указал на мелочь. Он задумчиво прошелся по ней пальцами, выудил десятифранковую монету, улыбнулся мне и тут же исчез в кафе, чуть не сбив телефон-автомат, однако не обратив на него никакого внимания.

В течение нескольких последующих недель выработался некий шаблон. Мариус возникал на горизонте, брел по деревне или патрулировал дорогу, его раскрытые объятия требовали подбросить до кафе. Моторизованный велосипед его все еще ремонтировался, и каждый раз ему требовалось позвонить. Через некоторое время мы отбросили нудные формальности. Я просто оставлял возле рычага переключения скоростей две десятифранковые монеты, Мариус прибирал их в карман. Такие цивилизованные формы общения устраивали нас обоих и не задевали ничьих интересов.

Через два-три месяца наше общение поднялось с материально-финансового на более высокий социальный уровень. Я зашел на почту и увидел Мариуса, погруженного в переговорный процесс. Партнером выступала почтовая служащая, а внимание обеих сторон поглощал клочок бумаги, который Мариус просовывал в окошечко, а дама за барьером выпихивала обратно. Все это сопровождалось обилием жестов и звуков, в основном фуканий и неодобрительного причмокивания. Очевидно, стороны исчерпали запас аргументов, переговоры зашли в тупик.

Почтовая служащая обрадовалась моему появлению как поводу отделаться от нежелательного клиента. Обрадовался и Мариус. Он улыбнулся, хлопнул меня по плечу и пообещал подождать меня снаружи.

Когда я вышел, он объяснил мне, что эта лишенная воображения, сухая, черствая канцелярская крыса без всяких на то оснований отказалась «отоварить» его по всем правилам оформленный чек на пятьсот франков. В доказательство своих слов он предъявил мне упомянутый финансовый документ, затрепыхавшийся на ветру в его протянутой ко мне руке.

Возможно, и был когда-то этот чек действительным, но те времена давно миновали. Слова и цифры на мятой и засаленной бумаге стали совершенно неразборчивыми. Вряд ли кого-то можно было бы убедить принять эту бумажку в качестве платежного средства. Так я и сказал Мариусу, на всякий случай добавив, что у меня при себе пятисот франков не имеется.

— Tant pis[15]. В таком случае можете угостить меня вином.

Подобного рода фамильярной наглости противостоять трудно, возможно, потому, что я сам ею обделен. Через две минуты мы с Мариусом уже уселись за один из столиков кафе. Ранее мы с ним встречались лишь в машине, где мое внимание поглощала дорога, теперь же представилась возможность разглядеть этого человека получше.

Лицо его в полной мере испытало на себе разрушительное воздействие живительных сил природы: солнца, ветра, дождя. Как будто его освежевали. На пурпурно-багровой коже, там, где у остальных людей его возраста появляются морщины, на физиономии Мариуса пролегали глубокие борозды, вся остальная поверхность, у других более или менее гладкая, была испещрена морщинами. Но глаза сохранили яркость и живость, на голове шапка волос с густой проседью, подстриженных