Есенин - [191]

   — «Милостивый государь, Сергей Александрович! Не будете ли Вы любезны дать нам оттиски Ваших произведений или в крайнем случае указать, где они печатались. Хотелось бы для дальнейших сборников иметь Ваши вещи, а может быть, нужно было бы издать отдельной (целой) книгой».

Есенин слушал эти лестные слова, и лицо его розовело, в глазах запрыгали бесенята:

   — Превосходно, Серёженька, родной дядя мой на Парнасе! Радоваться надо, а ты хмуришься. А на то, что ты скопировал чужое письмо, плюнь! Всё равно я бы тебе первому его показал, если б получил.

Давай-ка лучше обдумаем, что я могу предложить «Прометею»? Сборник «Радуница» у тебя. «Рязанские побаски, канавушки и страдания» твёрдо обещаны тебе.

   — О них забудь! — ревниво прервал его Городецкий. — Я их уже сосватал в издательство «Краса».

   — Ты знаешь, что я работаю, как вол, и всё же нового сборника мне не собрать, если даже военный цензор не зарежет моих «Галок», как это сделано в Москве.

   — В этих случаях умненькие авторы делают так. Предложение издательства принимают и выговаривают себе срок для предоставления рукописи. Ну а свою библиографию можешь им дать. Это ведь не секрет.

Городецкий оборвал сам себя, вскочил и крупно зашагал по комнате.

   — Но ты понимаешь, что происходит? Вчера тебя никто в Питере не знал, а сегодня за тобой гоняется сам Михайлов из «Прометея». Это же, чёрт меня задери, беспрецедентно!

Есенин смутился и тихо, вполголоса признался:

   — А знаешь, Серёженька, какая как-то строфа у меня написалась сама собой?

Городецкий остановился, широко расставил длинные ноги:

   — Ну?

Есенин также вполголоса сказал:

   — Это обращение к моей матери.

И прочёл:

Разбуди меня завтра рано,

Засвети в нашей горнице свет,

Говорят, что я скоро стану

Знаменитый русский поэт.

Городецкий подтвердил:

   — Будешь, Серёженька. В этом я не сомневаюсь... И брось ты шляться по литературным салонам, по гостиным меценатов. Да и все эти шёлковые рубашечки и поддёвочки выбрось к чёртовой прабабушке. Не пристало тебе, талантливому русскому поэту, маскарадиться. В июльской книжке «Северных записок» твоя «Русь» полностью появится. Это же событие в нашей поэзии. А ты... Эх, бить тебя некому! Блок и Горький следят за твоими стихами, ценят тебя и, поверь мне, огорчаются, когда ты играешь роль пейзанского пастушка. И перед кем? Перед Мережковскими и Гиппиусами. Это же редакционные чистоплюи, словоблуды. Можешь радоваться, завтра, двадцать второго апреля, выходит очередной номер журнала «Голос жизни». Там идут твои стихи «Гусляр», «Богомолки», «Рыбак». Но главное, там идёт статья Романа Аренского «Земля и камень». О тебе статья. Знаешь, кто пишет под псевдонимом Аренского?

   — Не знаю.

   — Ну так узнай. Аренский — это Зинаида Гиппиус. Эта змееподобная дама покровительственно похлопывает тебя по плечу.

Есенин нахмурился и, попрощавшись, ушёл.

О выходящем «Голосе жизни» со статьёй Гиппиус Есенин вечером с беспокойством рассказал Мурашёву.

Михаил Павлович выслушал Есенина с мрачным видом:

   — Если эта дама и похвалит тебя, то непременно с подковыркой. Она народ считает быдлом. Зря ты, Сергей, ходил к Мережковским. Это — чужая улица.

Утром Мурашёв принёс 17-й номер журнала «Голос жизни».

Есенин против своего обыкновения даже не стал читать свои стихи, а сразу отыскал статью Романа Аренского «Земля и камень».

Как и говорил Городецкий, статья была о Есенине, первая в Петрограде статья о нём. Он читал её торопливо, пытливо, всё время ожидая оскорбления. Зинаида Гиппиус, выступавшая под псевдонимом Аренский, начала статью за здравие: Есенин, дескать, «действительно талантлив». «Замечательно, — лицемерно утверждала она, — что при таком отсутствии прямой непосредственной связи с литературой, при такой разностильности Есенин — настоящий современный поэт».

Кончалась статья за упокой: «Есенин не знает языков, а потому ему невдомёк, что значит «манто», «ландолэ», «грезофарс» и т.д., а коллега не понимает ни «дёжки», ни «купыря» и скорее до экарлатной зари додумывается, чем до «маковой».

Есенин сидел разъярённый, еле сдерживая негодование.

   — Ну как, Серёжа? — спросил Мурашёв.

   — Она меня как вещь ощупывает, — отрывисто ответил Есенин и замолчал.

В дверь постучали. Почтальон принёс письмо, адресованное Есенину.

Он почему-то с тревогой вскрыл конверт и прочёл:

«22 апреля.

Дорогой Сергей Александрович!

Сейчас очень большая во мне усталость и дела много. Потому, думаю, что пока не стоит нам с Вами видеться, ничего существенно нового друг другу не скажем.

Вам желаю от души остаться живым и здоровым. Трудно загадывать вперёд, и мне даже думать о Вашем трудно, такие мы с Вами разные, только всё-таки я думаю, что путь Вам, может быть, предстоит не короткий, и, чтобы с него не сбиться, надо не торопиться, не нервничать. За каждый шаг свой рано или поздно придётся дать ответ, а шагать теперь трудно, в литературе, пожалуй, всего труднее.

Я всё это не для прописи Вам хочу сказать, а от души; сам знаю, как трудно ходить, чтобы ветер не унёс и чтобы болото не затянуло!

Будьте здоровы, жму руку.

Александр Блок».

Анатолий Борисович Мариенгоф