Эротоэнциклопедия - [34]

«Лихорадку» мне удалось посмотреть на частном показе вскоре после того, как я был выдворен из Польши, то есть после перипетий, полностью подтверждающих «коварную» идею Бунюэля. Представляешь, даже у меня фильм поначалу вызвал раздражение! Мне понадобилось не менее четверти часа, чтобы примириться с тем, что бандит не обернется ангелом, и Филип играет не оппозиционера, переодетого оппортунистом, а настоящего мерзавца. Гений режиссера вкупе с гением актера ввергли меня в конфликте худшей из моих слабостей: тоской по добру, воплощенному в красоте, а конкретно — в красивых мужчинах.

С юных лет я в мгновение ока пленяюсь мужской красотой. Тут же начинаю предаваться идиотским мечтам, теряю способность мыслить логично, превращаюсь в тряпку. Однажды это чуть меня не погубило, ты догадываешься, где и когда. Да, в постсталинской Польше, которую я и по сей день вижу в зловещих снах в стиле Кальдерона, Альфреда Жарри. Очарованный ангельской внешностью мерзавца, я очнулся в Варшаве в ловушке УБ. Но прежде чем меня поймали, в той же Варшаве (разврат и благородство имели там более выраженные формы, чем у нас) пережил волшебный «зимний послеполуденный отдых фавна»: познакомился с человеком, обладавшим внешностью лесного эльфа, невероятно притягательной, хотя суровой и диковатой. О нем я расскажу тебе чуть позже.

Мерзость, которую я на протяжении двух десятилетий пытался выкинуть из головы и почти было в том преуспел, настигла меня за океаном: в аудитории Колумбийского университета. В первое мгновение я подумал, что это галлюцинация; поморгал, протер глаза. Нет, то был не мираж. Прямо передо мной, в первом ряду, сидел, развалившись, давнишний мерзавец в новом обличье: уже не светлокудрый, а стриженный «ежиком», загорелый и помолодевший, в местной униформе — шорты, розовая футболка с логотипом Колумбийского университета, кроссовки, рюкзак — и сверлил меня васильковыми глазками; на губах играла сальная улыбочка, до сих пор вызывающая у меня аллергию. Руки мои затряслись, я облил соком Роналда (Лэнга), после чего, не слушая его протестов, принялся вытирать ему штаны своим носовым платком. Кто-то захихикал, а мерзавец заорал на весь зал: «Херу хер похерил хрен! За баксы ЦРУ».

Зал загоготал, Роналд бросил мне испуганный взгляд; я с трудом преодолел панику. Чтобы прийти в себя, сунул руки в карманы, сжал кулаки, качнулся на стуле и процедил: «В ЦРУ одни сопляки, я работаю на КГБ. Пусть это будет преамбулой к размышлениям о методах шантажа». Несколько человек, в том числе Роналд, зааплодировали, а я начал лекцию без единой мысли в голове. Через минуту я оговорился, а шайка под предводительством мерзавца взревела: «КГБ — ЦРУ — за решетку — грязный педераст!».

Ты заметил, Ролан, как быстро слюна гонителя присыхает к щекам жертвы? Какие нечеловеческие усилия требуются, чтобы смыть абсурдные наветы? Назавтра два бульварных издания сообщили, что «профессор Фуко, популярный парижский левак, сам признался, что работает на два фронта», после чего несколько серьезных газет задались риторическим вопросом: «Интересно, что связывает с ЦРУ и КГБ известного французского мыслителя?»

Не имея возможности предъявить справку о том, что не являюсь двойным агентом, я вынужден строить хорошую мину при плохой игре, то есть изображать полнейшее безразличие к нездоровому любопытству и хамскому презрению, все чаще читаемым в глазах посторонних людей и добрых знакомых. Я сплю хуже и хуже, постоянно напряжен, чувствую себя больным. А хуже всего то, что я сам себя жалею; вновь упрекаю себя в давнишней глупости и впадаю в паранойю.

Надо сказать, что в Польше я вел себя как законченный идиот! Не только позабыл о беззакониях, творящихся за железным занавесом, но и совершенно проигнорировал — единственный раз в жизни — инстинкт самосохранения, который с самого начала велел мне держаться от мерзавца подальше. У него был небольшой изъян на нижней губе, искажавший улыбку в неприятную гримасу, при виде которой я словно ощущал отвратительный запах, как если бы кто-то испортил воздух. Еще более удивительно, как мог я столь легкомысленно отнестись к пророческому сну, который годы спустя, без объяснения контекста, рассказал Лакану,[70] желая доставить тому удовольствие. Лакан действительно очень обрадовался, поскольку сон подтверждал его теорию о том, что подсознание имеет речевую структуру.

Сон приснился примерно через месяц после того, как мерзавец меня соблазнил, на следующий день после визита к нашему послу — встревоженному и явно недовольному мною, — который официально заявил мне, что оттепель закончилась и я должен опасаться провокаций органов безопасности (сокращенно — «УБ»), с каждым днем все активнее действующих среди иностранцев. Я с невинным видом возразил, что ни с кем не общаюсь. Из посольства вышел весь дрожа, по дороге домой зашел куда-то выпить коньяку, после чего лег и задремал.

Мне приснилась охота в каком-то французском парке, немного напоминающем Версаль. Конной травле линялого лиса, в котором я еще во сне узнал себя (в школе меня прозвали «Фуксом» — «Лисом»), предводительствовал амурчик в маске с автоматом в руках. Вместо того чтобы удирать со всех ног, лис замер как вкопанный у ворот с надписью «Дворец короля УБУ», встал столбиком, умоляюще сложил лапки и вперил влюбленный взгляд в мерзавца, который обрушил на Фукса град пуль.