Эротизм без берегов - [13]

Интерпретация образа Уайльда в России строилась на аналогии между ним и Ницше. И в Европе, и в России поклонники Уайльда и Ницше, равно как и их оппоненты, заметили идеологическое сходство двух авторов. В пудовом памфлете «Вырождение», чрезвычайно популярном в 1890-е гг., Макс Нордау поместил обоих авторов в одну подкатегорию вырожденцев, узрев в них сходные симптомы «эгомании»[78]. В трактате «Что такое искусство?» Лев Толстой тоже упоминает Уайльда бок о бок с Ницше — как пророка ложного и безнравственного отношения к искусству: «декаденты и эстеты, вроде Оскара Уайльда, избирают темою своих произведений отрицание нравственности и восхваление разврата»[79]. Андре Жид в своих мемуарах, опубликованных через пять лет после смерти Уайльда, замечает, что «Ницше поразил <его> меньше», из-за того что сходные идеи он уже слышал от Уайльда[80].

«Северный вестник», рупор новейших эстетических течений, первым среди российских периодических изданий провел параллель между Уайльдом и Ницше. Редактор журнала А. Л. Волынский отрецензировал «Intentions» Уайльда в декабре 1895 г., через полгода после последнего процесса. В этой рецензии он подчеркивал общность между теориями Уайльда и философскими воззрениями Ницше. Волынский не мог скрыть сильнейшего впечатления, произведенного на него крушением Уайльда: «вдруг жизнь его, блестящая снаружи, но таившая в себе внутренние язвы, разыгралась в гнетущую драму с отвратительным уголовным финалом»[81].

Предлагаемое Волынским понимание биографии Уайльда как театрального действа соотносится с положением Ницше о жизни как эстетическом феномене — идее, созвучной высказываниям самого Уайльда. Ницшевское понятие художнического жизнетворчества и его же концепция «морали» как орудия закрепощения высших низшими — перенесенные Волынским из области философской мысли на анализ биографического текста — дали российскому критику ключ к пониманию судьбы Уайльда. В сентябре 1896 г. Волынский опубликовал в «Северном вестнике» саркастическую статью, в которой атаковал лицемерие британской юридической системы и общества, приговоривших Уайльда к каторжным работам. Волынский издевается над либерально-интеллигентским идеалом всеобщего равенства перед законом. Без сомнения, антилиберальное по своему пафосу выступление Волынского в защиту Уайльда своими корнями уходит в этику Ницше[82]. «Талантливого писателя заключили в тюрьму за безнравственность. Мы не входим в рассмотрение этого дела по существу, но для нас интересно вот что. Безнравственный Уайльд засажен в тюрьму — это значит, что в нем нравственными людьми наказан порок, марающий репутацию целого английского общества. Конечно, все оно состоит из высоконравственных людей, и Уайльд, который оказался неопрятным в свой личной жизни, должен быть изгнан из его среды. Затоптать и оплевать его в общественном мнении целого мира — это значит обнаружить свою собственную нравственную непогрешимость. Замучить ею строгим режимом — это значит вызвать страх в сердцах людей, склонных, быть может, своротить с нравственного пути. Не должно быть никаких сомнений, что закон, сурово относящийся ко всякому нравственному греху, не мог поступить с Уайльдом иначе. Чтоб подчинить себе людей, он должен быть беспощаден. <…> Какие-то наивные люди подали английскому министру внутренних дел множество петиций о смягчении участи заключенного. Непростительное равнодушие к закону! Какое отсутствие тонкого юридического правосознания! Какое постыдное непонимание собственных обязанностей перед могучим государством. Уайльд расстроил свое здоровье. Но как же быть иначе: разве английская тюрьма должна служить прохладительным эльдорадо для людей, повинных в нарушении нравственного закона, как его понимает английский парламент? <…> Заточая в тюрьму своих преступников, английское правительство не станет думать об их нервах, об их здоровье, об их литературном таланте <…> Fiat justitia! Для болезненного, нервного, жалкого в своей беспомощности Уайльда не последовало до сих пор никакого облегчения. На высоте юридического величия закон глух и мертв к безумному приставанию не тонко мыслящих людей»[83].

В описании Волынского Уайльд — вчера еще блиставший на весь мир — раздавлен суровым наказанием и болезнью. В русле русской литературной традиции слово последней истины как раз и ожидается от униженных, жалких и беспомощных. Не случайно «Северный вестник» (как раз в это время) начал кампанию по пропаганде Ницше среди российской читающей публики с публикации биографии немецкого философа, принадлежащей перу Лy Андреас-Саломе. В этом труде не только подробно описаны физические страдания Ницше, вызванные его мучительной болезнью, но и утверждается, что «искание страдания проходит через всю историю развития Ницше, образуя истинный источник его духовной жизни»[84]. Согласно высказываниям ряда русских поклонников Ницше, страдание наложило на его творчество отпечаток истины и дало ему моральное право на проповедь аморализма. Пережитые Ницше страдания освятили и его творчество, и его личность. Отсюда характерное для многих русских символистов понимание Ницше как фигуры, подобной Христу