Эротический потенциал моей жены - [35]

Она резко остановилась при виде ошеломленных физиономий сотрапезников. Однако очень скоро странность этого мгновения была поглощена общей странностью всего вечера. Ни у кого больше не было сил придавать значение подробностям (если можно так выразиться).

Гектор подстерегал взглядом знак со стороны жены; она наконец позволила ему одеться. После чего они встали и ушли, сердечно поблагодарив хозяев за чудесный вечер. Откровенно говоря, они и не собирались задерживаться после совершения своего теракта. К тому же, как это часто бывает, после предъявления гениталий говорить больше в общем-то было не о чем. Марсель и Лоранс приписали неожиданную экстравагантность поведения своих друзей их недавней поездке в Соединенные Штаты. Американцы обгоняют нас на десять лет, заявил Марсель, и я не удивлюсь, если скоро мужчины станут демонстрировать свои причиндалы после каждой трапезы.

Будущим летом они обязательно слетают в Чикаго.

Итак, фантазией Брижит было, чтобы Гектор публично продемонстрировал свой член. Точнее говоря, ее фантазия состояла в том, чтобы член ее мужа стал предметом обсуждения, чтобы все исследовали его, словно насекомое, под лупой. Ей понравилось растерянное личико любименького. Он проявил такую отвагу, что она готова была мыть окна всю ночь, если бы он только попросил. Каждый сумел осуществить свою фантазию. Наконец-то они стали нормальной парой, как все (уж не приобрести ли им домик в пригороде?). Домой решили возвращаться пешком. Освещаемые луной, они шли, взявшись за руки и встречая на своем пути другие влюбленные пары, которые тоже шли, взявшись за руки. Париж – большой город для всех тех, кто любит друг друга столь обыденной любовью. Полночь. Эйфелева башня мерцала в точности по расписанию; за волшебством всегда скрываются чиновники. И на берегу Сены Гектора интуитивно осенило:

– Разве это и вправду твоя фантазия?

Брижит рассмеялась.

– Ну конечно нет! Никакая это не фантазия. Мои фантазии гораздо проще… Мои фантазии – это заниматься любовью в кино или в лифте… Я просто хотела выяснить, на что ты способен ради меня, из любви ко мне… Да я готова всю жизнь мыть окна, чтобы возбуждать тебя, извращенец несчастный!.. Вот и решила проверить, заслуживаешь ли ты этого… Пошли скорей, мне кажется, у нас дома ужасно грязные окна…

V

Все происходило как в лучшие времена. Гектор захотел повести Брижит в библиотеку вдохнуть запах зародыша их любви. Перед атласом США их руки, естественно, встретятся. У рук нет разума, но есть любовная память. При входе они расстались, чтобы встреча перед книгой оказалась случайной. Брижит вспомнила роман Кортасара, где любовники ходят по улицам, пока наконец не встречаются. Она читала это в день своего восемнадцатилетия, когда гостила на каникулах у своего довольно толстого дядюшки. Проходя мимо всех этих студентов, корпящих над книжками, она соприкоснулась в воспоминаниях со своей юностью. Собственная жизнь показалась ей сюрреалистической, однако при виде всех этих неподвижных затылков она поняла, как сильно любит свою жизнь, выходящую за обыденные рамки. Сюрреализм ее жизни был язычком, щекотавшим ее сердце. Она ускорила шаг, в такие моменты в кино камера устремлена на героиню. И тогда не существует ничего, кроме движения ее ног. Музыка всегда портит такие сцены. Следовало бы запретить музыку при показе женщин, ибо тишина и есть их мелодия.

Они вновь обрели друг друга перед своей книгой и поцеловались перед красными корешками переплетов.

Иногда достаточно немного собственного счастья, чтобы перестать замечать несчастье других. В данном случае было скорее наоборот. Как только Эрнест понял мучения брата, он очень с ним сблизился. В тот день рождения он не поверил в алиби падения на улице (ведь он столько раз был свидетелем терзаний младшего брата). Гектор рассказал ему все. Убедив мужа, что они – самая что ни на есть обычная пара, Брижит избавила его от всякого чувства вины. Теперь он был способен упоминать в разговоре о своем пристрастии к мытью окон. Странная фантазия, подумал Эрнест. Гектор уточнил, что речь идет опять-таки о коллекционите. Жена регулярно осуществляла его желания, чтобы помочь ему выжить.

– Да ведь ты счастливейший из смертных! – восторженно заявил Эрнест.

Гектор удивился и поинтересовался, неужели Жюстина не удовлетворяет сексуальные потребности своего мужа. Впервые за всю жизнь у братьев завязался разговор об их отношениях с женщинами. Начав говорить о себе, Эрнест принялся заикаться. Образ его удавшейся жизни превратился в некую зыбкую массу, различимую с трудом. Он никогда не позволял себе становиться предметом обсуждения. Если честно, то он просто никогда не встречал человека, годившегося на роль лучшего друга. И тут свежерасцветший младший брат подвиг его на исповедь.

Проблема заключалась не в Жюстине. Жюстина обладала телом, способным вызвать самые пламенные фантазии у любого подростка, а также у любого мужчины, вечно ощущающего себя подростком. В постели она была поистине редким сокровищем. Однако время, в своем банальном трагизме, уничтожило их эротические игры. Эрнест обманывал самого себя: он знал, что дело тут не столько во времени, сколько в его неутолимой любви к женщинам. Он изменял жене с Клариссой, следы ногтей которой едва не положили конец их браку. А может, было бы лучше, если бы положили? По слабости (ведь брак делает слабым), из страха одиночества, столь благоприятного для всяческих эскапад, они воссоединились. Она его простила, иными словами, не сумела придумать себе жизнь без него. Это сексуальное приключение было единственным случаем, когда она узнала, что муж ей изменил. Она оставалась в убеждении, что та женщина была его единственной любовницей. И заблуждалась: Эрнест вечно был запутан во всевозможных историях, помогавших ему жить. Одержимый женщинами, их движениями и грацией, он не мог вспомнить ни одного мгновения в своей жизни, когда бы женщина, незнакомая или едва знакомая, не была предметом его вожделения. Во время обеденного перерыва ему случалось бродить по улицам просто для того, чтобы любоваться женскими походками. Эта тирания на вольном воздухе превращала его в раба, подвластного чувственной диктатуре.