Эрос - [48]

– Добрый день. Э-э-э… я… вы… Вы еще помните меня?

– Конечно, соседка.

– К сожалению, мы с вами пересекаемся так редко… Но я очень часто вспоминаю ваш чудесный букет. А ведь я даже не поблагодарила вас толком!

– Не стоит благодарности.

– Вы живете так тихо и незаметно. Поэтому я все время забывала заглянуть к вам.

– Ох, к сожалению, я не могу пригласить вас войти. У меня такой тарарам…

– Нет-нет, не беспокойтесь. Я только хотела попрощаться с вами.

– Попрощаться?…

– Я уезжаю в Берлин. Что вы так смотрите? Вы считаете это неправильным?

Лицо Лукиана просветляется. Он всегда терпеть не мог Вупперталь и так и не привык к нему.

– О нет… Это здорово!

Софи глядит на него вопросительно. «Я что, такая плохая соседка?» – написано в ее глазах.

Лукиан пытается улыбнуться.

– Я имею в виду… У меня тоже есть такие мысли!

– В Берлин? Какое совпадение! Кто же вы по профессии? Ой, как интересно!

– Я… м-м… Я редактор.

Этот род занятий, вместе с правдоподобной легендой о своем образе жизни, Лукиан придумал так давно, что теперь вспомнил его с трудом.

– Ах! Очень интересно! В каком же издательстве? Простите, я, наверное, слишком любопытна… – Софи усмехается и кокетливо поглаживает пальцами свое колено.

– Я работаю внештатно. Свободный редактор. То здесь, то там.

– Это чертовски интересно!

– Не думаю. А ваш друг? Он тоже едет с вами в Берлин?

– Мы разбежались. Он уже женился.

– Что, так скоро?

– Скоро? Ну да. Ему не терпелось. Надо было заводить детей и все такое. Вскочил на первую встречную… А ты не хочешь немножко прогуляться?

– М-м-м… – Лукиан не знает, как отнесется к этому его шеф, но отвечает: – Да, хочу, – и почему-то повторяет, отрывисто и решительно: – Да!

– Вот здорово! Я только накину на себя что-нибудь потеплее!

На дворе март. Двадцать второе, пятница. В закусочной неподалеку от вокзала Софи и Лукиан беседуют и попивают глинтвейн, в котором слишком много корицы.

– Так ты редактируешь научные книги или беллетристику?

– По-разному. По большей части беллетристику.

– Ты не любишь рассказывать про себя и свою работу?

– Ну почему… Белль э трист – красота и печаль. Извечные соседи.

– А может, тебе лучше писать самому? Или эта фраза про красоту – всего лишь истасканное редакторское клише?

– Может, и так.

– А я иногда пишу стихи. Довольно неуклюжие и очень-очень грустные.

– Гм.

– Но тебе нечего бояться! Этих стихов, кроме меня, никто не увидит.

– Как знать, – произносит Лукиан с легким сарказмом, но ему тут же становится неловко из-за этого, и он спрашивает Софи, какую специальность та изучает.

– Политологию. Но я уже закончила университет.

– Что же ты будешь делать после этого?

– Революцию! – смеется Софи. – Нет, конечно, просто я сама еще точно не знаю, чем буду заниматься. Сейчас пишу кандидатскую. О политической составляющей в философии Камю.

– Вот как?

По счастливой случайности как раз в том, что касается Камю, Лукиан чувствует себя уверенно. Он говорит, что ему очень нравятся работы этого философа, особенно «Миф о Сизифе».

– Да? А мне эта книга что-то не очень…

Глинтвейн сделал обоих чуть раскованнее. Лукиан предлагает сходить в ближайшую галерею – о ней он прочитал в местной газетке.

– Что же там интересного?

– Не знаю. Что-то с телевизорами. Художник назвал это видеоартом.

– И что же это может быть?

Лукиан утверждает, что сюрпризы тоже бывают приятными. А художник – азиат. Софи полагает, что это звучит интригующе.

В маленькой галерее «Парнас» они разглядывают инсталляции Нам Юнь Пайка,[20] весьма причудливые работы новаторского уровня. Перед посетителями выставлено несколько включенных телевизоров, картинка на которых искажена под воздействием электромагнитов. Лукиан не видит в этом ничего особенного. Софи расценивает его реакцию как консервативно-обывательское неприятие нового и заявляет, что ей это нравится. Ей нравится почти все новое, главное, чтобы оно прошло испытание на практике.

– Тогда мне тоже это нравится.

– И как это называется?

– Оппортунизм.

Софи хохочет. Лукиан отворачивается, ситуация вдруг начинает беспокоить его. Он уже так тесно общается с этой женщиной, развлекает и забавляет ее. Куда это может завести?

– Почему вы решили ехать в Берлин?

От напряжения он опять начинает «выкать», но тут же решает, что такие чопорные ужимки излишни, и повторяет вопрос уже в другой форме:

– То есть, я хочу спросить, почему ты решила ехать в Берлин?

– Биргит открыла там контору. Вместе с парой друзей. Биргит – моя сводная сестра.

– Так.

– В Берлине жизнь кипит. Там я сумею найти работу. А здесь мне все напоминает о Рольфе. Просто руки опускаются!

– Понимаю. Иногда полезно сменить обстановку, переехать в другой город.

«Что за глупости я говорю! – мысленно ругает он себя. – А если она спросит, где прошло мое детство, что я скажу? Не упоминать же, в самом деле, Мюнхен и Аллах». Лучше он сам будет задавать вопросы.

– Ваш, пардон, твой голос какой-то нерадостный…

– Видишь ли, Люк… можно, я буду называть тебя Люком? Звучит не так старомодно.

– Да, конечно. Все зовут меня Люком…

– Боюсь, что я одна из тех, кто никогда не находит счастья. Меня давит изнутри какой-то груз. Или в моих жилах течет неправильная кровь? Или во всем виноват окружающий мир? Я сама ничего не понимаю. Может, я заброшу свою кандидатскую ко всем чертям. Слишком много работы. Лучше уж найти место, где хорошо платят.