Ермолова - [28]

«Будь в счастье человек, как был в несчастье;

На высоте величия земного

Не позабудь, что значит друг в беде».

Эти сцены Мария Николаевна проводила с непревзойденным величием. В ней все время чувствовались сознание власти и мудрая благожелательность существа, стоящего выше толпы воинов, придворных и самого короля.

Происходило посвящение Иоанны в рыцарское достоинство прикосновением королевского меча. Ермолова преклоняла колено, но в ней не чувствовалось ни униженности, ни волнения от этого факта, – материальный знак ее величия не был ей нужен. Выступал Дюнуа со своим желанием наречь ее своей супругой. Она вздрагивала. Ла-Гир предлагал ей свою любовь. На лице Ермоловой выражалось смятение. Заметив это, к ней подходила Агнеса и обнимала ее со словами: «Ее душа внезапностью смутилась…» и т. д. Она мягко, но решительно освобождалась от ее объятий и, сильно взволнованная, говорила:

«Нет, государь, мои пылают щеки

Не пламенем смятенного стыда…»

Она с достоинством обращалась к рыцарям, благодарила их за великую честь и объясняла просто и непреклонно причину ее нежелания «суетных величий» и «брачного венца». В тоне ее нарастало волнение и проступало возмущение, что ей мешают свершать ее дело, особенно сильно звучавшие в последних ее словах: «Ни слова более!» и т. д.

После реплики короля она приказывала ему, совершенно не считаясь с ним как властелином, сознавая над собой одну власть – власть своего подвига:

«Вели, вели греметь трубе военной…

…Стремительно зовет моя судьба

Меня от сей бездейственности хладной,

И строгий глас твердит мне: довершай» –

как музыкальным аккордом кончала она эту сцену.

Здесь делали большой пропуск, и сразу наступало девятое явление – встреча Иоанны с Черным рыцарем.

В этой сцене Шиллер дает предчувствовать судьбу Иоанны. Пустынная местность, скалы, деревья, вдали блестят башни Реймса, освещаемые заходящим солнцем. Иоанна, в воинских доспехах, блистающая, победоносная, преследовала рыцаря в черном одеянии. Она заносила над ним меч с угрозой. Черного рыцаря обыкновенно играл плохой актер, говоривший замогильным, глухим голосом свои слова:

«Почто за мной ты гонишься?» и т. д.

Ермолова со страстной ненавистью отвечала ему:

«Противен ты душе моей, как ночь,

Которой цвет ты носишь; истребить

Тебя с лица земли неодолимо

Влечет меня могучее желанье».

В слово «истребить» она влагала огромный гнев, но вместе с тем в ее словах проглядывал скрытый страх и трепет, и на его вопрос:

«…Иль смолкнул глас пророческого духа?» –

она горестно, почти с отчаянием восклицала:

«Нет, громко он вещает мне, что здесь

Моя беда стоит с тобою рядом…»

Черный рыцарь предупреждал Иоанну о пределе ее могущества и силы, указывая ей на башни Реймса, на купол собора, и советовал не входить в него, остановиться на пути. Иоанна с тоской вопрошала его:

«Но кто же ты, прельститель двуязычный?..»

В его словах ей слышался свой внутренний голос тревоги и сомнения. Когда он хотел уйти, она заступала ему дорогу: «Ответствуй мне иль гибни…» – и заносила над ним меч. В это время раздавался страшный удар грома, наступала полная темнота – и Черный рыцарь исчезал во мраке. Иоанна оставалась, на мгновение объятая ужасом и смятением, но усилием воли превозмогая их, со словами: «Моя надежда не смутится…» – делала быстрое движение, чтобы ринуться к новым победам. Навстречу ей, с поднятым мечом и опущенный забралом, выбегал Лионель: «Отступница!.. Готовься в бой!» Она с какой-то радостью отвечала на его нападение, точно эта борьба была ей необходима, чтобы вновь обрести себя: она выбивала из его рук меч, в пылу борьбы срывала с него шлем. Он оставался с непокрытой головой, она заносила над ним меч, чтобы поразить его со словами: «Умри!..», но в это время ее взгляд встречался с глазами Лионеля. Пораженная красотой его лица, Ермолова отступала, и рука ее с поднятым мечом опускалась.

«Что медлишь? Что удар твой задержало?..» –

восклицал с ненавистью Лионель. Она безмолвно делала ему знак, чтобы он бежал. Он отказывался. Ермолова, не смотря на него, глядя в сторону, говорила:

«И знать я не хочу, что жизнь твоя

Была в моих руках…»

Голос ее дрожал. Казалось, силы покидали ее; она с тоской просила его, закрывая лицо руками: «Убей меня и удались». Она видела его изумление. Заносила опять свой меч, чтобы поразить его и выполнить свой обет.

Но снова встречалась с ним глазами, рука ее бессильно опускалась, и полное отчаяние овладевало ею. Происходила сцена, в которой Лионель, тронутый ее юностью и красотой, уговаривал ее оставить «погибельный свой меч» и уйти с ним: он спасет ее, защитит… В смертельном ужасе она отказывалась и только умоляла его – бежать. Вдали показывались Ла-Гир и Дюнуа, она трепетала, забывая все, кроме желания его спасти: «Беги!.. тебя найдут!..» С непередаваемой любовью, мукой и отчаянием Ермолова восклицала:

«Умру – когда погибнешь…»

Он вырывал у нее меч в залог того, что они еще увидятся, – а у нее даже не было гнева в ее возгласе: «Ты смеешь, безрассудный!..» Она как бы не слышала слов Дюнуа и Ла-Гира, сообщавших о полной победе французов… бледнела, шаталась, они расстегивали ее панцирь.