Ермак - [4]

— Расселись там! — раздался сверху окрик.

Каторжники поднялись, снова заработали черпаками.

Большие, витого воску свечи освещали своды просторной царской палаты. Бояре в тяжких золотых одеждах и высоких шапках чинно сидели по лавкам, опираясь на длинные посохи. Двадцатисемилетний царь всея Руси Иван IV прочно восседал на троне. По бокам — четверо рынд в белоснежных кафтанах с серебряными секирами У трона стоял тощий, остроносый дьяк, держал в руках грамоту с печатью и, не глядя в нее, говорил:

— Вот султан турецкий пеняет нам, великий государь, что ихнюю крепость Азов донские казаки наши тревожат, янычар ихних, где захватят, смерти предают.

Царь хмуро изрек:

— Отписать султану, что это их азовские люди ходят на мои окраины войной! Русских людей в полон емлют и в Азове том в рабство продают. А казаки того не могут терпеть, потому на них приходят. А так донские мои казаки люди добрые, воровства в них нету.

— Казаки все воры, государь! — прогнусавил какой-то дряхлый боярин. — И донские, и волжские.

— Сыть! — Грозный стукнул посохом. — Когда придет нужда, я объявлю их ворами… Теперь о делах сибирских послушаем.

— Сибирский хан Едигер прошлогод шерсть тебе, великий государь, принес и дань твою на себя принял — ежегод давать тебе, великому государю, со всякого черного человека по соболю, — проговорил дьяк. — А по записям Посольского приказа черных людей у Едигера числится тридцать семь тыщ семьсот человек.

— Так. Боле года минуло, где же дань наша?

— Ханский посол по имени Баянда привез, — ухмыльнулся в редкую бороду дьяк. — Посол в сенях ждет.

— Зовите, — приказал Грозный.

Стрельцы распахнули золоченые двери, татарский мурза Баянда, отрастивший теперь небольшую бородку, вошел, согнувшись, в палату, с полдороги к трону пополз на коленях, припал к золоченым сапогам Грозного.

— Здоров ли улусник мой хан Едигер и брат его Бекбулат?

— Великий государь! — тонким женским голосом заговорил Баянда. — Светлый хан Едигер и хан Бекбулат кланяются тебе и дань твою тебе прислали — семьсот соболей.

В глазах Грозного вспыхнул гнев.

— Сколько, сколько?

— Великий царь! — взмолился Баянда. — Всю Сибирскую землю воюет шибанский царевич Кучум, людей наших побил сильно много, а живых обобрал до последней шкурки.

— Лукавит посол, государь, — сказал дьяк. — Приехал с Камы торговый человек Аника Строганов. Он поведал: хотя Кучум много вреда сибирскому ханству причинил, но леса тамошние полны зверьем.

Грозный дважды ударил посохом. Тотчас распахнулась золоченая дверь, вбежало четверо стрельцов с бердышами, схватили несчастного Баянду.

— Помилуй, государь… — пискнул Баянда.

— Отписать ханам Едигеру и Бекбулату: пока полную казну не пришлют, посол ихний будет в нашей неослабной крепости.

Он сделал знак, Баянду уволокли.

— Позвать торгового человека Строганова!

Строганов явился чуть ли не в том же мужицком армяке. Во всяком случае, одет он был просто, по-купечески, на ногах — простые сапоги. К трону подошел с достоинством и лишь у ног царя пал на колени, ударил лбом об пол.

Грозный постучал посохом по его спине, как недавно сам Аникей стучал костылем по спине Сысоя.

— Встань, Аника… Что-то кафтан на тебе такой худой? Оскудели, что ли, рассолы твои соляные?

— С грошей, государь, и на пятак не набегает. Дозволь поклониться тебе тысячью соболями…

Грозный невольно вскинул брови, но Аника Строганов и ухом не повел, продолжал:

— Да четырьмястами куницами, да столько же и лисиц диких черно-бурых прими, да две тысячи белок сибирских…

— Эт так обеднял ты, Аникушка! — произнес царь, хитро сощурился. — Значит, с челобитьем опять явился?

— Не за себя хочу просить, а за царство твое славное порадеть, государь-батюшка.

За окнами палаты раздался звон колокола. Тотчас в ответ зазвонили по всей Москве. Грозный поднялся, перекрестился трижды. То же сделали и бояре.

— К обедне пора. Пойдем, отстоим вместе в моей часовенке, а там и поговорим о делах Руси нашей горемычной, — не то печально, не то смиренно произнес Грозный, глядя на Анику.

Ярким огнем горели купола церквей и соборов плоскобашенного еще в ту пору Кремля из красного кирпича Плыл над деревянной Москвой благовест.

— Так о чем челобитничаешь, Аникушенька? — ласково спросил царь, глядя в сводчатое окошко цветного заморского стекла.

Аника пал, как перед троном было, на колени перед царем.

— Дозволь, милостивый государь-батюшка, искать рассол и варницы ладить на пустынной Каме-реке, а также дворы ставить в тамошних местах безлюдных, пашни расчищать да хлеб сеять.

— Зачем о том просишь? — зловеще усмехнулся царь. — Доглядчики мои донесли, что ты на этой Каме-реке уж своей волей деревни ставишь.

— Наветы, государь! — побледнел Аника.

— На дыбу хошь?! — взревел царь.

— Батюшка Иван Васильевич! Выслухай… — взмолился Аника.

— Ну! Да встань ты… Наветы?

— Всего-то слепили там два-три сарая из плах… чтоб мягкую рухлядь… чем тебе вот ныне поклонился… где хранить было. А надо ставить там крепкий острог, да вокруг городок строить, да снабдить его пушками и всяким иным боем. Дозволь сие сделать, государь! Крепко эту окраину твово царства оберегать со своими сыновьями буду.