Ермак - [14]

— В Ливонии, государь, шибко худо. Король польский Баторий собрал для взятия Полоцка сорок тыщ войска, шведы кинули на Нарву десять тыщ. Во Пскове осаждено боле двенадцати тыщ наших ратников. Помочь им нечем. Под Полоцком городом стоят три тыщи стрельцов и казаков, но им давно не давали жалованья, и воевать потому они не хотят. А платить, государь, нечем…

Грозный молча и зловеще смотрел на своих бояр.

— А на востоке, государь, тоже худо, — продолжал старый дьяк. — Сибирский хан Кучум начинает, видно, с Русью большую войну, собирает войско в поход на крепость твою Чердынь…

Дьяк замолчал, поглядел на царя. И продолжал:

— А на юге, государь, совсем худо. Нечестивый князь ногайский Урус начал против тебя войну, государь.

— Князь Урус? — вскричал Грозный, поднялся с трона. — Он клялся мне в вечной покорности!

— А сейчас грабит русские поселения на Волге, толпами уводит в полон русских людей.

— Может, ногайцы разбойничают без ведома своего князя Уруса? — спросил Грозный.

Придворные молчат.

— Кто из казацких атаманов на Волге счас гуляет?

— Атаман Ванька Кольцо, государь, — ответил дьяк.

— Указать Кольцу-атаману… чтоб над теми ногайцами, которые пойдут с полоном от Руси, казаки бы его промышляли и полоны отбивали бы назад… А на княжие улусы не ходить…

Атаман Иван Кольцо держит развернутую царскую грамоту с восковой печатью:

— На улусы не ходить… Что, есаулы, скажете?

В черной крестьянской избе, перегороженной занавесской из немыслимо дорогой парчи, находились еще трое — царский гонец да два обвешанных оружием человека — высоченный, с запорожскими усами Никита Пан и коренастый, широкоскулый есаул Савва Болдыря. Это были ближайшие помощники атамана.

— Ты, Савва Болдыря, говори.

— Русские села ногайцы зорят, а ихние не тронь… — зло бросил Болдыря, загремел кривой турецкой саблей.

— Ты, Никита Пан, говори.

— Жалостливый наш царь-государь, — бабьим голосом проскрипел Никита Пан.

— Мое слово — пустить кровь князю Урусу! Чтоб отрезвел, — сказал Болдыря.

Никита Пан проскрипел:

— К тому же, атаман, мошна у казачков шибко похудела.

Из-за занавески вышла Алена — высокая, гибкая. Время ее почти не состарило, прибавило лишь красоты взрослой женщины.

— Кончайте разговоры. Обедать, чай, пора.

Иван Кольцо подошел к окну, глядя в него, помолчал. Алена собирала на стол. Посуда была чудная — и глиняные тарелки, и деревянные некрашеные ложки, и золотые восточные блюда, серебряные кубки с драгоценными камнями.

— Хорошо быть женатым человеком… — улыбнулся Никита Пан.

— Хорошо, — как-то невесело усмехнулся Кольцо, глядя на Алену. — Вот что, есаулы, я думаю… Пощупаем-ка их стольный городишко Сарайчик. А? — И бросил свернутую грамоту гонцу.

Тревожно обернулась от печи с заслонкой в руках Алена.

— Царевы ослушники! — испуганно воскликнул царский гонец.

— Эк! — подпрыгнул от радости Никита Пан, вожделенно потерев руки. — И довольны казачки будут!

…Летят на землю, в общую кучу, узорчатые ханские халаты, дорогие седла, золотая и серебряная посуда, украшенные драгоценными камнями щиты и сабли.

Иван Кольцо, держа в поводу взмыленного коня, наблюдает, как сваливают казаки в общую кучу награбленное.

А вокруг горят остовы юрт и невзрачных деревянных построек, вкручиваются в небо жирные столбы дыма.

Меж пожарищ валяются трупы ногайцев и казаков. Со стрелами в груди и спинах, обезглавленные, разрубленные. Мимо этих трупов летит на коне тощий казачишко, по бокам коня — туго набитые турсуки. Подскакав к Кольцу, метнулся с коня, явно привлекая внимание атамана, вытряхнул из мешка всякое тряпье, потом вынул из-за пазухи тяжкую связку драгоценных ожерелий, ниток жемчуга, покидал туда же. Наконец откуда-то из самой глубины казачьих шаровар достал две длинные женские косы с золотыми и серебряными монистами, потряс перед Иваном и тоже швырнул в кучу.

— Ну-к, Федор Замора, подай! — крикнул вдруг Кольцо.

— Чего?

— Косы эти.

Казак с готовностью выполнил приказ.

— У кого срезал?

— Так… разве я знаю.

Кольцо с какой-то брезгливостью бросил добычу Заморы в общую кучу, приказал раздраженно:

— Кажи саблю! Вынь!

Замора вынул саблю из ножен, протянул Кольцу.

— Чистая… Ты с ногайцами не бился, а только грабил!

— Так ведь…

— Пшел прочь! — рявкнул Кольцо.

Из огня выскакивает разгоряченный битвой Никита Пан, осаживает коня перед Кольцом.

— Князь Урус сумел улизнуть, атаман!

— Дьявольщина!

Подскакал взмокший Савва Болдыря, кинул саблю в ножны.

— Все, атаман. Пленных сотни две будет. Да княжеский гарем целиком взяли. Вон…

Казаки гонят мимо большую толпу женщин. Впереди идет широкоплечий казак, держит на пике, как знамя, женские шелковые шаровары, чуть надуваемые ветерком.

Никита Пан захохотал:

— Гля, придумал Савка Керкун, зараза!

— Распорядись: русских девок из гарема отпустить на волю. Остальных в Азов продадим, — сказал Кольцо.

Иван Грозный сидел на троне в малой приемной, а 28-летний красавец Борис Годунов ему докладывал:

— Государю ведомо, что в Ливонии стало совсем тяжко. Шведы захватили Нарву, Ям, Копорье. Поляки взяли Полоцк. А казаки, государь, бунтуются, и многие атаманы уводят своих людей с войны, раз-де государь не выдает жалованье…