Ермак - [57]

Пахло свежим сеном, топленым молоком и человеческим потом.

Василиса искательно глядя в глаза Ермака, со вздохом сказала:

— Ох, и до чего же жизнь весела, казак… Айда в гулебщики!

— На эту стезю и путь держу! — улыбаясь ответил Ермак, и увидел впереди домик, расписное крылечко, а на нем знакомую фигуру Кольцо.

Казак Колесо нырнул в толпу, не решился показаться атаману Иванке хмельным. Василиса провожала Ермака до избушки. Остановившись неподалеку, она по-бабьи пригорюнилась и ласково смотрела на атамана.

Ермак подъехал к крылечку, соскочил с коня.

— Иванушко! — протянул он руки. — Вот он где, бегун донской!

— Батько! — заливаясь румянцем, радуясь и не веря встрече, вскричал Кольцо. Он проворно сошел с крылечка и крепко обнялся с атаманом. Казаки окружили их, и каждый старался обнять и поцеловать Иванку. Ермак схватил друга за плечи и повернул:

— Экий казачище стал. Широк в плечах, ус длинный и сам ухарь!

На крылечко выбежали донцы.

— Батько! — весело приветствовали они Ермака.

Сметил Богдашка Брязга: в темном проеме двери, забросив руки за голову, потягиваясь, зевая, стоит стройная девка с русыми косами.

— Клава! — узнал казак свою зазнобу и бросился к ней.

— Жалуйте, браты, — позвал Ермака и ближних к нему казаков Иванко. — А прочие — по соседям… Всех приветим.

Казаки соскочили с коней, привязали резвых к тыну. Стуча подкованными сапогами, одни поднялись на атаманское крыльцо, а другие разошлись по избам. Навстречу Ермаку встал плечистый, с угрюмым взглядом, бородатый молодец и потянулся к нему.

— То Яшка Михайлов — атаман повольницы. Жалуй, Яшка, — Ермак, мой верный дружок в сече! — сказал Иванко.

Атаманы крепко обнялись. Ермак радушно сказал:

— Наслышан, удалец, о тебе от женки Василисы.

— Сестра мне, в девках ходит, — сдержанно улыбнулся Яков и распахнул двери. В синем чаду табачного дыма, в кругу тесно сбившихся, разгоряченных и слегка хмельных повольников, павой плыла, сверкая длинными подвесками в ушах, веселая Клава. А вокруг нее увивался, выкидывая коленца, молодой черноусый казак.

— Шире круг! — лихо закричал он, увидя атаманов. — Раз-з-дай-ся! — И, перехватив одобрительную улыбку Кольцо, так ахнул и свистнул по-разбойничьи, такие пошел вязать кренделя и коленца, что видавшие виды донцы застыли, очарованные русской, ни с чем в мире несравнимой по молодечеству, лихой пляской.

Он дважды прошел вприсядку, то далеко выкидывая ноги, то мячом взлетая от полу на человеческий рост. А Клава впереди него переваливалась уточкой, манила улыбкой, рукой, — все зазывала к себе. Богдашка на сводил глаз с удалой казачки, весь сжигаемый ревностью и радостью встречи.

— Их-х, разойдись, зацеплю, опрокину! — вскрикнул усатый казак, взвился в воздух и, брякнувшись на пол, застыл на каблуках широко раскинутых ног.

— Молодец, провора! — похвалил Ермак. — Впервое такую пляску вижу. — За такой молодицей до ясного месяца подскачешь! — весело отозвался казак, переглянувшись с Клавой.

Началось пирование. Ермака усадили в красном углу. Потупя очи, к нему степенно подошла Клава и поднесла серебряную чару, наполненную до краев кизлярским вином. Не пил атаман красного вина, но не пожелал обижать девку. Одним махом опрокинул чару, крякнул и утер кудреватую бороду. Казачка обожгла пламенным взором. Почувствовал он, как внезапно опалило серде.

«Эх ты, зелье лютое, — недовольно подумал казак, — опять заныло!»

И, чтобы отвлечься от соблазна, спросил Кольцо:

— Ну как, Иванушко, возьмешь меня в повольники? Есть ли стружки?

— Батько, на реке стружки. Поклоняюсь тебе, будь у нас старшим. За тобой на край моря!..

— Спасибо на добром слове, — сдержанно ответил Ермак. — Но только не так старших выбирают. Что скажет дружина, — тому и быть! От века положено громаде дело решать!..

Иванко встал, а рядом с ним, плечо в плечо, поднялся Яков Михайлов, и оба дружно подняли чары:

— За батьку Ермака, браты! За дружбу и удаль!

Ермак опустил глаза и с достоинством поклонился повольникам:

— Спасибо, браты. Доброе слово не забудется…

Вечерело. Волга закурилась туманом. Казаки расходились на ночлег. В темном переходе Ермака перехватила горячая рука.

— Иди ко мне казак. Перины взбила, — жарко зашептала Василиса.

Атаман привлек женку и губами приложился к тугой щеке.

— Спасибо, родимая. Однако не к тебе моя дорожка, не в перинах мне нежиться, — ласково сказал он, и, видя, что женщина потупилась, добавил: — Зарочный я! На суровом пути… Не гоже мне казаку млеть…

Он хотел что-то еще сказать, но в эту пору мелькнул огонек, и с горящей лучиной на порожке встала Клава. Завидя Ермака с Василисой, казачка вскрикнула и схватилась рукой за сердце. Лучина выпала из дивичьих рук и погасла. Стало тихо, безмолвно, и густой мрак укрыл все кругом.

Порешили повольники — быть Ермаку атаманом. На том сошлись Иванко Кольцо и Яков Михайлов. Надоели им обоим свары и споры о первенстве. Обрадовались Ермаку. Отгуляли последние дни в Камышинке шумно, гамно. Повольники, обнявшись, ходили по улице, лихо распевая:

Через борт волной холодной

Плещут беляки.

Ветер свищет, Волга стонет;

Буря нам с руки!

Подлетим к расшиве: — Смирно!