Эринии - [64]

.

— Ad rem[83], пане меценас. Пожалуйста.

— Итак, старый Шалаховский… — Махль задумался. — Клеменс… Да… Что мне известно о нем? Примерно шестьдесят лет назад тридцатилетний тогда владелец имений, пивоварен и кирпичных заводов близ Самбора, упомянутый уже Клеменс Шалаховский, поселился здесь с женой Пелагеей. Этот дом, собственность моего отца, был тогда только что отремонтирован. Супруги Шалаховские заняли квартиру… вот здесь, надо мной. — Махль показал пальцем на потолок. — Через несколько лет у них родился сын Тадеуш. Он примерно моего возраста. И это стало началом семейной трагедии. После рождения ребенка Клеменс Шалаховский объявил его байстрюком и выбросил на улицу вместе со своей женой. Ужасное наказание за предполагаемую неверность, вы так не считаете?

— О том, настоящая она или вымышленная, известно только этой пани. — Попельский понял, что прилагательное «предполагаемое» — любимое слово адвоката.

— Конечно, об этом знает только жена, которая изменяет, разве что муж поймает ее in flagranti[84]. Ну, ладно… Дальше, дальше, — сердито сказал он себе. — Потому что из-за собственной болтливости не успею подготовиться к разговору со своим первым клиентом. Так вот, мне неизвестно, что произошло с госпожой Пелагеей Шалаховской и предполагаемым байстрюком Тадеушем. Я говорю «предполагаемым», так как пан Клеменс формально не отрекся от отцовства. Он продолжал тут жить, часто выезжал по делам и приумножал свое имущество. Не знаю, помогал ли он финансово жене и сыну. Когда ему было под семьдесят, старик поручил дела доверенным, а сам поселился в этой большой пустой квартире. — Махль снова указал пальцем на потолок. — Написал необычное завещание, оставил его на хранение у меня, а потом только пил, дурил, слонялся ночами по квартире, и, наконец, лет десять назад добровольно переехал к Домсу[85], где для него приготовили первоклассное жилье. Примерно тогда ко мне пришел странный убогий чиновник вместе со своим больным, как потом оказалось — эпилепсией, сыном. Представился Тадеушем Шалаховским, сыном Клеменса, и попросил у меня разрешения занять пустую квартиру, утверждая, что это его наследство по отцу. Я ответил ему, что это помещение ну никак ему не принадлежит, поскольку пан Клеменс в завещании отписал его монахам-студитам, как, впрочем, и все свое имущество. При этом я прочитал ему все завещание, не минуя причудливого пункта про мученическую смерть собственного сына…

— Про что? — Попельский чуть не поперхнулся собственной слюной.

— Про мученическую смерть, — повторил Махль. — Это какое-то проявление безумия старика. Итак, представьте себе, пан комиссар, что Шалаховский-старший завещал все свое огромное имущество монахам-студитам, при условии, что его сын, Тадеуш Шалаховский, которого он в завещании называет «байстрюком», умрет естественной смертью, не потерпев мучительных страданий. Короче говоря: если Тадеуш упокоится в собственной постели, монахи получат все имущество. Кончиной, лишенной страданий, автор завещания считает самоубийство, даже самое ужасное, а также смерть в результате болезни, даже если недуг окажется длительным. Зато честные отцы не получат ни гроша для своих сирот, если — обратите внимание! — байстрюк Тадеуш погибнет в муках.

— А кому, согласно завещанию, достанется имущество в случае, — Попельскому отнюдь не было смешно, — если Тадеуш действительно погибнет мученической смертью?

— Родным, конечно.

— А у него есть какие-то родственники? — Комиссар напрягся, а потом стал шарить по карманам в поисках сигарет. — Потому что если есть, то именно им могло быть выгодно то, чтобы он умер в муках.

— В ваших размышлениях заметна логика человека, который изучал Аристотеля. — Адвокат пододвинул собеседнику серебряный поднос с сигаретами. — Его единственными родными являются сын Тадеуш и внук Анджей.

— Как повел себя Тадеуш Шалаховский, когда десять лет назад прочитал этот завещание?

— Ознакомился с кошмарной условием, которое, в свою очередь, — Махль задумался, — является доказательством лютой ненависти, которую Клеменс испытывал к Тадеушу. Он стремился, чтобы Тадеуш погиб в муках. И все только потому, что, по его собственному убеждению, парень не был похож на него! Но… — Меценас очнулся от воспоминаний. — Что было дальше с Тадеушем Шалаховским, после того как я сообщил ему про условие получения наследства? Ничего. Он снял у меня комнату под лестницей и жил там десять лет, вплоть до недавнего времени. Несколько дней назад переехал. Вот и все. — Махль дотянулся до звонка и громко заколотил по нему. — Ну, и где этот кофе?!

— Он сказал, что было причиной переезда?

— Год назад Тадеуш Шалаховский серьезно заболел чахоткой, потерял работу и перестал платить за квартиру. Задолжал за полгода. Это и была причина. Я и так отнесся к нему очень терпеливо из-за его больного сына.

— А куда он переехал?

— Не знаю, он не оставил адреса. Я простил ему долг и выкинул его, потому что это помещение ждет один сапожник, который исправно будет платить…

Попельский потушил окурок. Ирод, то бишь Шалаховский, думал он, сказал мне на фабрике ультрамарина, что хотел, чтобы его растерзали иудеи. То есть стремился погибнуть смертью мученика… Как он подготовил эту мученическую кончину? Это было просто и вместе с этим невероятно ужасно — убил Геню Питку так, чтобы все думали, что это ритуальное убийство. Потом собирался поджечь синагогу, наблюдать за погромами, чтобы наконец сообщить иудеям: «Это я убил, все эти волнения из-за меня!» Тогда бы они его линчевали, а его сын получил бы огромное наследство от деда. Но это не удалось, потому что я спутал ему планы. Слишком быстро схватили Анатоля Малецкого, в чью вину все поверили. И прежде всего я, потому что я его даже наказал… Тогда Шалаховский похитил Казю Марковского, переломал ему ноги, потому что ожидал, что взбешенный мститель, то есть я, забью его киркой. А откуда он знал, что я — мститель? Ведь это Валерий Питка, который целовал мне руки в костеле, объявил всем львовянам: «Попельский — мститель». Может, Шалаховский стоял в толпе у кафедры? Потом он лишь случайно избежал моего наказания, потому что со мной случился приступ эпилепсии. Он постоянно опережает меня на шаг. Он мог быть здесь, в этой каморке под лестницей, если бы Махль, эта жадная свинья, не выкинул его на улицу! Сейчас Ирод сидел бы в наручниках возле моих ног, если бы не эта жирный, трусливый и жадный попугай!