Эрих и школьная радиостудия - [2]

Маргот не понимала, почему отец так рассердился; до нее дошло только то, что она никогда не сможет стать пионеркой. Слезы брызнули у нее из глаз. Но она быстро утерла их и сделала еще одну попытку.

— Папочка, в моем классе все пионеры, кроме меня. Если я тоже стану пионеркой, наш класс будет первым полностью пионерским классом в школе. Пожалуйста, позволь мне!

Девочка так увлеклась, что даже не заметила, как открылась дверь и вошла мать.

— Маргот! — строго сказала она. — Разве ты забыла, что нельзя мешать папочке, когда он читает газету? Марш на кухню — вытирать посуду! Хоть один раз послушалась бы! Вечно ты со своими глупостями. Только и знаешь, что расстраивать родителей!

Маргот громко всхлипнула и выскользнула из комнаты.

Сын коменданта школы имени Генриха Гейне, Эрих Рауэ, которого товарищи звали Эте, тоже слышал, как часы на башне пробили три. И его одолевали заботы. Эрих был пионером, он даже состоял в радиокружке, и тем не менее не мог принять участия в обсуждении программы первой передачи.

А ведь это могло произойти очень просто, ему было всего два шага до школы. Дверь из его комнаты выходила в коридор. Открыть только эту дверь, выйти из дома, перебежать через двор и, поднявшись по широкой лестнице школы на второй этаж, дойти до второй двери слева. Дверь вела в пионерскую комнату, где в три часа должно было начаться обсуждение. Но, как бы ни был короток этот путь, Эрих не мог его пройти.

Первым препятствием была дверь. Отец запер ее снаружи. Правда, запертая дверь не препятствие для мальчика, если комната находится в первом этаже и можно вылезти в окно. Но вторым препятствием был сам отец Эриха, и Эрих знал, что́ могло его ожидать, если он удерет.

Разговор с отцом был коротким.

— Уроки приготовил? — спросил отец. — Нет? Тогда садись немедленно. Не разговаривать! Сначала сделаешь уроки, а потом, пожалуйста, можешь идти. Сперва работа, потом развлечения — такого правила придерживался всю жизнь твой отец, так должен поступать и ты.

Тут уже не могли помочь все уверения Эриха, что и другие пионеры из радиокружка будут готовить уроки после обсуждения и что это обсуждение очень-очень важное.

— Чепуха! Все это игрушки. Еще кто-нибудь из учителей скажет про меня: «Сам комендант школы, а приучает сына лентяйничать и шляться без дела!» Нет, я этого не допущу! Замолчи сейчас же, — слышишь? Приготовишь уроки, покажешь мне, тогда и можешь идти, не раньше. И смотри у меня, если они не будут сделаны как следует, если в тетради будет клякса, — так отлуплю, как еще никогда не лупил! Стоило мне на два дня уехать — и сразу новая мода! Ну погоди, я ее из тебя выколочу!

С этими словами комендант Рауэ ушел; он хотел присмотреть за уборкой классов. А чтобы придать еще больше веса своим словам, отец запер Эриха в его комнате.

Эрих удрученно уставился на тетради. Он все еще не начал заниматься. К чему? Как раз сегодня задали так много, что при всем желании меньше чем за два часа ему не справиться. Написать побыстрее, кое-как, тоже не удастся, потому что отец безжалостно вырывает из тетради каждый листок, который покажется ему недостаточно чистым и аккуратным. Значит, программу для пробной передачи будут составлять без Эриха! А он написал для нее такое замечательное стихотворение!

Нельзя забывать, что Эрих поэт. В прошлом году он даже читал собственное стихотворение на вечере для родителей. С тех пор он все время походя сочинял стихи.

И теперь мальчик прислушался, — нет ли какого-либо движения за окном? Но там было тихо, и он вытащил из кармана маленькую коричневую записную книжку, наполовину исписанную готовыми и совсем законченными стихами, и отдельными рифмами. Эрих снова с наслаждением перечел свое последнее стихотворение, предназначенное для радиопередачи. Сегодня оно понравилось ему еще больше. Как жаль!

Новые строки пришли ему в голову. Он наморщил лоб и зашевелил губами. Забыты были все уроки.

Если б комендант Рауэ знал, чем будет заниматься сын после его ухода, несмотря на запертые двери и строгое внушение, он бесспорно разозлился бы. Но у коменданта и так хватало неприятностей.

Рауэ стоял в школьном подвале перед тяжелой железной дверью и дергал ее за ручку. Дверь не поддавалась, — она была заперта. Сегодня, видимо, был день запертых дверей. Только теперь перед дверью стоял и не мог открыть ее сам комендант Рауэ.

Досада так и кипела в нем.

Он длинно выругался. Это ругательство гулко отозвалось в полутемном подвальном коридоре; оно появилось еще в те времена, когда унтер-офицер Рауэ гонял новобранцев по двору казармы, и поэтому было особенно выразительным. Своды задрожали от него.

Сестра коменданта, пожилая, худая женщина с вытянутым лицом, вела хозяйство брата с тех пор, как умерла госпожа Рауэ. Сейчас она была занята уборкой угольного подвала.

— Ну что опять случилось? — испуганно спросила она, выбежав в коридор.

— Кто-то запер дверь! — закричал комендант и топнул в ярости ногой. — С каких это пор запирают дверь в наш подвал!

— Вот ключ, не надо так волноваться, — успокаивала сестра рассвирепевшего Рауэ. — Когда тебя не было, они вынесли всё из подвала и что-то там понастроили; я же тебе рассказывала. Вещи стоят теперь там, в углу.