Еретик - [4]

Скалья, перейдя мост Адриана, вошел в железную дверь в тот момент, когда папа Урбан VIII достиг угловой караульной башенки, которую с Ватиканом соединял переход на высоких аркадах. Гвардейцы во внутреннем дворике между стеною и башней, окружив кардинала, напустились на него, пока не сообразили, что и этот столь непритязательно одетый человек принадлежит к папской свите. Простоволосый кардинал подождал, пока пройдут вельможи, пришедшие потайным ходом. Потом поднялся на широкую стену, куда указали гвардейцы.

Впервые попав в Замок святого Ангела, он испытывал глубокое волнение. Крепость представляла для него слишком опасное искушение, которого он старался избегать вплоть до самого полудня, когда ему передали приглашение понтифика. Под сенью архангела Михаила Скалье временами бывало тяжко проповедовать любовь к ближнему, а сейчас, при входе в ужасную темницу, он чуть вовсе не потерял сознания.

– Скалья! Святой!

Знакомые кланялись ему, но он все больше замедлял шаги. Переходной деревянный мостик от внешней стены был переброшен на площадку огромной башни. Контраст между светом мягкого апрельского дня и бездонным провалом башни оказался внезапным и ошеломляющим. Сперва Скалья вообще ничего не разбирал во тьме, только где-то в глубине души, на самом ее дне, вдруг стало 8ябко при мысля, что солнце навсегда исчезло за каменными стенами. Медленно, с расширенными от ужаса зрачками одолевал он во тьме крутой подъем. Да, вот и в пекло приходится подниматься, мелькнула мысль, – вопреки простодушной традиции, созданной верующими. По длинным наклонным мосткам внутри круглой башни он вышел на вершину мавзолея Адриана. Урны и барельефы, украшавшие выложенный мрамором склеп, были давно разбиты, но ватиканская элита тем не менее всегда останавливалась здесь, дабы поклониться праху древних повелителей Рима; и здесь одинокий кардинал догнал наконец своих коллег.

Тень неудовольствия уловил он на лице папы. Видимо, Барберини испытывал столь же тягостное чувство, как и он, но избегал проявлять его перед своими присными. Позади вышагивали генерал иезуитского ордена патер Муций и комиссарий Священной канцелярии, главные хозяева перестроенного античного здания. Будничность их поведения словно бы стирала первое мучительное впечатление. Оттавио Бандини в обществе двух кардиналов непринужденно болтал о скандалах, устроенных принцем Уэльским при дворе испанской инфанты, что наверняка, по его мнению, должно было закончиться поединком между английским и испанским флотами. Дабы увеличить бесчестье, отвергнутый венценосный жених на пути в Мадрид влюбился во французскую принцессу, а брак английского престолонаследника с сестрой французского короля мог бы иметь тяжкие последствия для войн императора с протестантской унией… Они беззаботно чесали языками, должно быть стараясь избавиться от мыслей о том, более близком. Ведь за стеной в оковах томился их старый знакомый, может быть, даже приятель, кто знает? В полумраке возникли образы прежних обитателей Замка, присутствие их было тем более невыносимым, что многие из них уже давно ушли из жизни. И пусть общество избранных развлекалось похождениями принца в Мадриде, отрешиться от мыслей о страшном круге никому еще не удавалось. Замок святого Ангела своей неотвратимой тенью накрывал каждого. О тех, кто находился в темнице, молчали. Крепость безмолвствовала, да и простиравшийся у ее подножия город, болтливый н любопытный, неохотно вспоминал о тех, кого доставляли туда в ранние утренние часы, пока на улицах еще не было роскошных карет.

Кардинал Клессель[3] чуть приотстал после того, как Бандини не без оттенка насмешки пошутил, что вот теперь его друг как следует может угостить их в Замке. Этим «другом», по всей вероятности, был узник, до Доминис. Полное, побагровевшее от прилива крови лицо Клесселя выдавало внутреннее напряжение и досаду. Шедший также поодаль от других Скалья, догнав его, спросил с сочувствием в голосе:

– Вы были другом Марка Антония?

– Так здесь считали, – ответил немецкий кардинал делая неверные ударения в латинских словах. – Де Доминиса мне представили очень давно при дворе императора Рудольфа, куда меня послали легатом. Доминис тогда был сельским епископом и посетил Прагу и Вену, надеясь стать посредником в споре между ускоками[4] и венецианцами.

– Вы встречались и в Риме?

– Увы! Это доставило мне неприятности, когда скончался его покровитель папа Григорий Пятнадцатый.[5] Доминис появился в Риме позапрошлой осенью, и Священная канцелярия по-прежнему считала, что он не отрекся от своей проклятой книги «О церковном государстве».

После опасной шутки Бандини Клессель ощутил необходимость выплакаться сердобольному Скалье. Sanctum officium[6] охотилась за Марком Антонием, затаившимся со своими идеями. Орден иезуитов оказал давление на немецкого кардинала, старого знакомого этого отступника, и для того, чтобы собрать дополнительные улики, тот пригласил Доминиса на ужин, поставив за дверью шпионов инквизиции. Осушив бутылку вина, гость пришел в хорошее расположение духа, и у него вырвалась хвастливая фраза: «Никому из римских схоластов не удалось опровергнуть мою книгу, пусть они только попытаются, уж я им отвечу!» Мгновенно Доминис был схвачен, а при обыске у него па квартире изъяли множество философских сочинений и переписку с протестантами; это вполне убедило всех, что он остался верен себе. Вот, например, он подвергал сомнению догмат о святой Троице… Объятый чувством неприязни, Скалья покинул этого коварного хозяина, а Клессель печально вздохнул ему вслед – да, теперь все отворачиваются, а ведь именно он уличил двурушника, и ведь именно ему велено выступить главным свидетелем обвинения.