Еретик - [3]

— Зачем ты лишил его жизни?

Воин вздрогнул. Еретик не проронил ни слова с того замечательного утра, когда он обнаружил пленника свободным и не сбежавшим.

— Я не терплю, когда всякая гадина угрожает мне тесаком, — выплюнул Воин и опомнился. — Не твое дело!

Он выехал из деревеньки так, будто не слышал за спиной проклятий и надрывных бабьих причитаний.

— Ты лишил жизни того, кто высоко ее ценил, — произнес Еретик. — У него осталась семья, ему было больно умирать.

— Всем больно умирать.

— Для тебя боль ограничена лишь физическими страданиями. А те, чья жизнь полна, кто живет не ради себя одного, кто верит в будущее и создает память для потомков — их боль куда страшнее.

Всадник окатил пленника ледяным взором.

— Значит, тебе на плахе слишком больно не будет. Верить тебе не во что.

— Ты не знаешь, как живу я, — сказал Еретик.

Ты забыл своё…

Он вздрогнул. Голос юноши и тот, другой, непрозвучавший, были совершенно разными.

— Зато я помню, как подыхала твоя семья под моим клинком, — оскалился Воин.

«Колдун проклятый! Что б тебе пусто было!»

Бледное лицо еретика пряталось под тенью капюшона.

— Меч убивает плоть. Но ничто не в силах разрушить Круг Бытия. Помнящий зрит силу предков.

— Я с удовольствием посмотрю на твоих предков, когда тебе всенародно отсекут башку.

— Ты тешишь свою маску, Воин. И не желаешь помнить своё.

— Еще одно нравоучение, и, клянусь, ты об этом пожалеешь!

Еретик не ответил. Но под капюшоном мелькнула невнятная улыбка.

Несмотря на неприятный инцидент, польза от посещения деревни все-таки была. Воин пополнил запасы провизии и вина до того, как трактирные завсегдатаи полезли в драку.

Конь фыркал и жевал удила. Молодой, привыкший к доброй рыси, он ускорял шаг, но всадник немедленно натягивал узду. Воин не торопился. Селение осталось далеко позади, близился вечер, и редкий приветливый лес по левую сторону от дороги манил завернуть на ночлег. Фляга с вином опустела больше чем на половину, и он уже присматривался к тропинкам, ведущим под сосновые кроны. Но то ли вино развязало язык, то ли умиротворяющее лиловое небо и рыжий закат над дорогой побуждали к философским измышлениям, так или иначе он заговорил.

— Эй, Еретик, во-он навстречу нам ковыляет нищий. Как, по-твоему, он ценит свою жизнь?

— Он презирает жизнь, ибо кроме лишений не видит в ней ничего. Он одинок и пуст.

Воин ожидал продолжения — «как ты», но юноша молчал.

«Боится получить оплеуху», — он с усмешкой глянул на пленника.

За спиной Еретика колыхнулась невесть откуда взявшаяся тень.

Оглянись…

Воин удивленно посмотрел на неопорожненную флягу.

Путаные мысли звенели в голове, и им подпевало вездесущее комарье. Пора было сворачивать в лес, но огненный полукруг уходящего солнца, как одинокий костер в глуши, взывал следовать за собой.

Впереди в желто-малиновых разводах заклубилась пыль. Скоро показалась карета, и четверка взмыленных лошадей прокатила ее мимо уставших путников.

— А как насчет этого? — оживился Воин. — Бьюсь об заклад, там внутри сидит птица высокого полета!

Еретик не оглянулся.

— У него есть все, что он желает или может пожелать.

— Значит, он высоко ценит жизнь? — Воин глотнул из фляги.

— Ему опротивела жизнь так же, как обжоре рано или поздно становится противна еда.

— Ловко у тебя получается. Куда ни глянешь, всюду мерзость и мрак!

— Смотришь ты, а не я.

Воин поперхнулся. Ответные слова застряли в горле. Откашлявшись, он махнул рукой.

— Сворачиваем! К черту тебя с твоими рассуждениями, — и свистнул бежавшему впереди псу.

Когда дорога осталась позади, Еретик неожиданно натянул ремень.

— Постой.

Всадник осадил коня.

— Видишь человека? — юноша показал в сторону. Через поле шел пилигрим в рваных обносках с сучковатым посохом в руке.

— Еще один нищий, презирающий жизнь? — хмыкнул Воин и тут услышал отголосок песни.

Молодой путник пел о звездном небе, о засыпающей земле и о грядущем восходе солнца.

— Он беден, верно, — произнес Еретик, когда песня удалилась и канула в пространство. — Но его жизнь богата и ярка. Он несет людям свои баллады, жаждет вселить в сердца надежду, в умы — веру, в душу — любовь.

— Но он одинок! — нашелся Воин.

— Отнюдь. С ним — сама природа, и люди, способные услышать его голос. А когда его собственная жизнь подойдет к концу, она воссоединится с силой предков, и даст начало новой жизни. Таков Круг Бытия.

— После смерти он, возможно, попадет в рай. Или в ад, если успеет что-нибудь натворить.

— Так говорит твоя церковь. А тех, кто знает истину, объявляют еретиками. И уничтожают, дабы сохранить нерушимость своих канонов.

Воин поискал глазами пилигрима, но ночь оплела поле непроглядной темнотой.

— Ладно. Пусть так, еретик. Тогда скажи, чем так опасен этот твой Круг Бытия, о которым не желают слышать церковники?

— Помнящий силен памятью предков. Более объяснить я тебе не могу. Если ты найдешь в себе силы оглянуться, ты увидишь всё сам.

Ворчание пса Воин поначалу просто не замечал. Тяжелый сон, окутанный пьяным туманом, тянулся медленно и невнятно. И все же тревога разбередила притупленное чутье. Он проснулся и первым делом нащупал эфес меча. Высвободил руку из-под плаща и, стараясь не шевелиться, осторожно осмотрелся. Пес сидел поодаль, навострив уши. Обросшие жесткой шерстью черные губы оттопырились, обнажив желтые клыки.